Трудовые будни барышни-попаданки 2 (СИ) - Лебедева Ива

Михаил Федорович оглядел Алексейку, не нашел к чему придраться, заметил: точно, ни одна дворянка не устоит. Парень покраснел. А потом и чуток разрумянился — выпил стакан красного вина. Не то чтобы охмелел, но желательный запах появился. Оставалось надеяться, что вместе нас не видели и разведка у шулеров не настолько хороша, чай, не абвер какой. Или как там оно правильно называлось?

Когда стало известно, что надо Федьку выручать, нашлось немало добровольцев. Только контингент был бракованный — мужички, что не справились с торговлей, потому проводили время в импровизированном таборе возле гостиницы, где им всем нашли дело, дабы глупостями не занялись. Двух человек я все же отобрала. Это были пожилой дядька Ефим и калмык. Роль последнего была опасна, но он согласился без всяких уговоров.

— Княгиня, — сказал он, — тебя обидели — меня обидели. Буду кого скажешь нож резать.

Я улыбнулась такой клановой верности и уточнила, что хотя нож и нужен, резать им никого не надо. Разве что пригрозить.

Одно плохо: мне самой было велено держаться в стороне от операции.

— Если вас увидят вблизи, — сказал Михаил Федорович, — господин Инкогнито прекратит игру. Тогда лучше и не начинать.

— Шантаж продолжается, — вздохнула я и продолжила, не дав собеседнику обидеться: — Конечно, я согласна.

Легко сказать, «согласна». Нет ничего труднее, чем догонять и ждать. И это ожидание стало мучением, которое не смогли смягчить различные заботы, в первую очередь о Зефирке. Да и Лизонька, хоть и сосредоточилась на щенке, пару раз спросила:

— Мама, а Федя вернется?

Я отвечала, что об этом она может помолиться. Малышка молилась так искренне, что мне хотелось плакать.

У подъезда стояла запряженная коляска, на козлах — Еремей. Именно он первым услышал крик пешего гонца — «можно ехать».

К счастью, мы по пути никого не задавили.

Еще издали я увидела у трактира множество людей, из которых почти половина была мне знакома. Алексей, Ефим, наш калмык Адучи и Федька, с подбитым глазом и смесью радости и испуга на лице. А также Михаил Федорович и стоящий перед ним почти навытяжку князь шулеров.

— Я готов также закрыть глаза и на попытку подкупа должностного лица, — продолжал речь капитан-исправник, — если вы покинете ярмарку в ближайшие два часа, а пределы губернии — за двое суток.

Шулер выдавил неуверенное «да», потом поторопился его повторить. На меня взглянул с приглушенной ненавистью, все же понимая, что я под покровительством и зря он понадеялся на свою лихую удачу.

— Всё, всё, барыня, получилось, как вы задумали, — захлебываясь, тараторил Ефим. — Алексейка зашел…

Мог бы и не рассказывать. Я не сомневалось, что все прошло по разработанному нами плану.

Алексей завалился в трактир, жалуясь на жизнь и обещая угостить лучшим вином того, кто поймет его горе. Парочка выпивох-утешителей нашлась сразу, но их быстро оттер мотивированный хищник — господин, сообщивший мудрость: кому не повезло в любви, везет в игре. Алексейка слегка пожеманился, сказал, что ему на дам неохота смотреть даже в картах, но все же сел играть с благородной компанией, подливая вина и повышая ставки. Тут заглянул Ефим, удостовериться, что наживка проглочена.

А еще через полчаса заявился Адучи в калмыцком халате. Показал с порога огромный нож и пообещал проглотить его за десять рублей. Хозяин трактира велел выставить незапланированного артиста, но выпивохи принялись кричать, мол, хотим это увидеть… В суматохе все уставились на калмыка, включая шулерскую команду. Тут-то Алексей вскочил, схватил колоду и направился к дверям, сперва шагом, потом бегом. Шулерские шестерки помчались следом, вернуть и проигравшуюся жертву, и крапленые карты. Но калмык в дверях стал махать ножом, и погоня приотстала. Нагнала на улице, и тут включились другие игроки…

— На мне шинель была простенькая, — усмехнулся Михаил Федорович. — Один дурачок не сообразил, на меня ножом замахнулся. Пришлось ему руку повредить. Потом я шинель скинул, дурак мундир увидел, про руку забыл, пал на колени: «Не погубите, ваше высокогенеральство». Я: «Помилую, коль правду скажешь». Он и стал топить и главаря, и братьев-разбойников, а те тоже запираться не стали. Вот так я без мордобоя и прочего пристрастья все вызнал. Главарь-то из окна смотрел, так я к нему мелкого жулика послал: мне все известно, приходи, а если сам приду — хуже будет. Главарь разум проявил, явился, выручку принес — она уже Макарьевскому монастырю пожертвована, прослежу, чтобы на сирот. И добычу велел привести. Известный у них фокус, у голоштанников — на долговую расписку дурака ловить. Бумажку я уже порвал.

«Добыча» — Федька — еще не верила в свое спасение. Он глядел на меня и шептал:

— Барыня, виноват, простите.

Пожалуй, я впервые поняла аргумент крепостников: «Мужики как дети». Сердиться на такого — как на ребенка, впервые попавшего в беду. Тут хоть ругай, хоть ударь, хоть ни того ни другого — уж точно скорее уксус выпьет, чем в кабак пойдет, и гадюку скорей возьмет в руки, чем карточную колоду. Но от греха в другой раз на ярмарке ему делать нечего. Что я и сказала строгим голосом, пообещав окончательные разборки дома, в Голубках. Чтобы не решил, будто хозяйка у него размазня. Дома-то и на конюшню послать может.

— Из-за тебя, дурака, его зарезать могли, — сказал Михаил Федорович Федьке, указывая на Алексея. Федор опять пал на колени и повинился.

Теперь я точно на него сердиться не могу. Хотя надо бы. Ведь мое обещание Михаилу Первому остается в силе.

Впрочем, судя по взглядам дворни, Федьке они и сами тумаков навешают подальше от барских глаз. «Ума вложат», как это тут называется. Но и хорошо, не буду вмешиваться и запрещать.

Глава 43

Интерлюдия шестая

— А барынька-то наша птица непростая! Это из-за нее вчерась в «Бристоле» переполох случился. Дворянчик-прощелыга хотел ее крепостного охомутать да денег взять с хозяйки… Такой ему окорот вышел, еле ноги унес. У барыньки-то шуры-муры то с одним благородием, то с другим, а может, и с двумя сразу — у господ так принято. Потому-то я велел ватаге из «Бристоля» убегать. Мало ли, начнет благородие, что взяток не берет, заведение шерстить. А Гараська попадется с клеймом несчищенным, он и таким уловом не побрезгует.

— Что же, совсем от барыньки отстать, раз у нее такие миленки?

— Труса празднуешь — иди в крючники аль в бурлаки. Тем паче один миленок… Ладно, не твое дело. Меньше знать будешь, меньше ответишь, коль попадешься.

— Так мы сегодня ее барахлишко пощупаем?

— А вот этому не бывать. У нее же на постоялом дворе всегда толпа народу, даже днем, да собаки. По-другому сотворим, как заказано. Деньги получим да тугаменты такие справные — никакому караулу не придраться. С таким пачпортом любой караул пройдешь, хоть и клеймо несмытое.

* * *

— Стало быть, решили твердо — еще денек тут — и, конца ярмарки не дожидаясь, в Нижний? — еще раз переспросил Никитин. И когда драгоценная барыня кивнула, собрал лицо в ласковые морщины и взялся приговаривать: — Вот и ладушки, вот и правильно, сударушка. Народец тут больно лих, а на всякие чудеса вы, чать, насмотрелись с дочкой. Оно ведь как Господь наш заповедал: делу время, потехе час! И опять же, не след молодой вдове дворянской слишком честь свою ронять, со всякой голью якшаться. Что надо — мы вам сами в лучшем виде предоставим, верно, Ефимыч?

Иван Колесов с готовностью кивнул и вежливо предложил подлить драгоценной барыне еще чаю да блюдо с пирогами пододвинул.

«Драгоценной барыней» купец Никитин со своим приказчиком, а ныне и компаньоном, начали называть Эмму Марковну Шторм еще по зиме, когда она первый обоз с чудовинами новыми в Нижний с приказчиком своим прислала. Эко везение, что именно Ванькиного неслуха тогда сударушка из проруби-то выудила.

А то ведь, глядишь, разговаривать бы не стали да упустили бы птицу-жар из самых-то рук! Птичка-то натрясла перьев золотых, так что чистый доход торговому дому вышел не в половину десятины, как под Рождество считали, а в две.