Купавна - Николай Алексеевич Городиский

они ему каменюку на шею — и в Днепр. Сказала Дуся, мстить будет… В разведчицы уйти тут же решила… В самый тыл, значит, врага. После разные слухи ходили: якобы немцы разгромили партизанский отряд, в котором Дуся была. В плен ее взяли, и будто там и народился у нее ребенок. Да и о ребеночке ее — был он или не был? — слыхом не слыхать… А я вот думаю: не будь у нее со мной встречи, не знаю, остался бы я в живых, а она, может быть, была бы жива. Потому совесть моя и неспокойна. Разыскать хотя бы могилку Евдокии Сидоровны, тогда, быть может, не терзался бы так…

Он приумолк, что-то затаив в себе.

«Может быть»!.. Пожалуй, не найти в мире такого человека, который хотя бы раз в жизни не посетовал на это самое «может быть», у кого бы при том оставалась спокойной совесть. И у меня. Как часто я вспоминаю партизана Ястребка, нелепо погибшего лишь потому, что я не разбудил его, перед тем как подбитому самолету врезаться в землянку, где он лежал с закрытыми глазами.

Я вспоминаю о том с большим волнением.

Не знаю, как долго мы молчали, но, взглянув на Свирида Карповича, я увидел в его глазах что-то такое, из чего заключил: он не верит в смерть Евдокии Сидоровны. У меня с Ястребком не то, что у него с ней; если я видел гибель Ястребка, то у Цырулика — лишь слухи… Чтобы поддержать его, я постарался скрыть в себе свою скорбь.

— Все может быть, — сказал я. — Думать надо, нашлись у нее и другие, более веские причины для перехода к партизанам. Конечно, все мы хотели мстить фашистам. И каждый делал это, как мог. Но можно допустить, что для перехода в тыл врага у нее могло быть на то особое задание. И потом, давайте смотреть глубже: может, она и жива, но находится в таком состоянии, скажем, как Остап Митрофанович Оверченко.

— Так! — громыхнул голосом Свирид Карпович. — Остап Митрофанович!.. Воевал солдат…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Из тетради Н. В. Градова

«Воевал солдат. Били по нему из пушек, из пулеметов. Досталось и детишкам. И голоса их всюду слышались солдатам.

…Старшина Виктор Курдюмов — командир танка, который первым ворвался в село, — перед той атакой, забираясь в машину, сказал:

— Есть такие волны у человека! Они после войны непременно будут открыты учеными. Посылают эти волны людям такой сигнал, что аж сердце замирает.

Слышался якобы старшине призывный голос его маленького сыночка, будто тот ожидал отца именно в этом селе, которое мы должны были освободить от гитлеровцев. Невероятно! Ибо семья этого танкиста до войны проживала далеко от тех мест, где шли бои. О том я знал, поскольку уже не в первый раз корректировал огонь своей батареи из танка Курдюмова и был в дружеских отношениях с ним.

Скоро танкисты выбили немцев из села и на короткое время были переведены во второй эшелон. К еще не остывшим после боя машинам подбежали ребятишки. Они, точно горох, высыпали из погребов и землянок.

— Дяденьки! — кинулся к нам один мальчуган. — Хотя дом наш и разбит, да мамка припрятала в яме кусок сала. Для встречи с вами приберегла. Идемте к нам!

— А у нас курка одна от немца прибереглась, — стрекотал второй. — Яйцев нанесла. К нам идемте в гости!

— К нам!

— Нет, к нам! У нас папку убили фашисты на войне.

— А мои дедусь и бабушка просят вас!

Приглашения сыпались со всех сторон. Приглашали и взрослые — женщины, прибежавшие к нам вслед за детьми. Сердцу солдата было от чего вспыхнуть огнем. Однако пускай оно себе горит, а голову следовало держать в холоде: свои своими, а фашисты еще неподалеку находятся.

— Спасибо, родные!

— Спасибо сердечное вам!

Благодарили танкисты и сами угощали: кто галетой, кто куском сахара, кто банкой консервов, когда к командиру танка вдруг несмело, слегка скособочась, протиснулся совсем незаметный в толпе мальчонка, похожий на стебелек одуванчика.

— Дяденька, — тихо позвал он, ухватив Курдюмова за руку. — У нас ничего нет — ни сала, ни яйцев. Потому что мы беженцы. Но мамка приглашает вас…

К лихому танкисту подошел старый, весь в лохмотьях, кривоногий с седенькой белой бородкой селянин и объяснил Курдюмову:

— Исстрадался ребятенок. Страсть как исстрадался! Все отца ждет. Потому и приглашает. Да и мамка евойная сколько живет у нас с бабкой, только и разговору, что о муже своем. Говорила, танкист он… И по имени все кличет ночами: «Витя, Витечек мой»… Иэ-э-эх!.. Так что айда к нам, мила-ай! У его мамки ничего нету, дак у моей бабки кое-что найдется для такого гостя. Зашумели в один голос женщины:

— Вон, гляди, и сама мамка бежит! Ириша, скорее сюда!

Побледнел, страшно изменился в лице командир танка.

— Зовут-то тебя как? — спросил он у мальчишки, положив свою тяжелую руку на нечесаную светловолосую его голову.

— Бориской зовется, — ответил старик за мальца, потому что тот, смутившись, будто язык проглотил, сник весь.

Глаза Курдюмова полыхнули огнем.

— Боренька!.. Бориска… Борис Викторович…

Не нашлось других слов у танкиста Виктора Курдюмова. Не выпало и слезы, потому что, как я почувствовал, сердце его в такой неожиданности от слезы захлебнулось.

Там, в другом населенном пункте, никому из наших солдат не выпало такой счастливой встречи. Не довелось повидаться и той маленькой девочке с отцом, а ее матери — с долгожданным мужем.

Убитая девочка лежала на улице, у плетня, возле хаты. Она лежала с протянутыми к плетню ручонками, точно и после смерти все еще стремилась проскочить во двор.

Не подоспел на помощь ее отец — быть может, воюет где-то на другом фронте, а может, и сам лежал вот так — с протянутыми руками… у другого плетня. В одночасье приходилось погибать