Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Вячеславович Конофальский

кто скажет ему, что с бароном, и опять к нему вышел родственник. Вышел! Да никуда он не вышел, а кричал кавалеру с верхней площадки башни при воротах, откуда обычно лучники или арбалетчики кидают стрелы и болты.

Господин Верлингер, всё тот же унылый и немолодой господин, кажется, дядя барона, не потрудился спуститься и кричал, как простолюдин, с башни:

— Нет, господин Эшбахт, увидеть вы его не сможете, господин барон ещё не в себе, всё ещё страдает от раны!

И Волкову, как простолюдину, приходилось орать ему в ответ:

— Есть ли улучшение, нет ли жара у господина барона? Не гниёт ли плоть вокруг раны?

— Жар почти не спадает, — чуть помедлив, отвечал господин Верлингер, — доктор всё время кладёт ему полотенца мокрые и лёд.

«Мокрые полотенца и лёд? Барон целую неделю не приходит в себя? Что за глупости». Волков и в первый раз сомневался в словах почтенного господина, а теперь и вовсе не верил ни единому его слову:

— Господин Верлингер, у меня была дюжина ран, никак не меньше, не соизволите ли вы позвать доктора, я хочу от него послушать, как протекает хворь, я кое-что понимаю в ранениях.

На башне опять, опять повисла тишина, и была она похожа на тишину замешательства, словно господин Верлингер не знал, что на эту просьбу ответить. Он даже исчез за зубцом башни, но видя, что докучающий ему гость не уезжает, наконец появился и крикнул:

— Сие абсолютно невозможно, доктор не отходит от постели больного.

— И спит у неё, что ли? — негромко, самому себе, сказал кавалер.

— До свидания, господин Эшбахт! — орал с башни почтенный господин, которому явно не терпелось закончить разговор.

— До свидания, господин Верлингер! — прокричал Волков напоследок.

Вернулся он домой замёрзшим, голодным, усталым. Помимо того, с болью в ноге. И больше всего его злило то, что вся эта затея оказалась пустой. Упрямый Верлингер был не хуже всякого другого привратника. И в замок не пускал, и не говорил ничего.

А на пороге его встречала Бригитт, вся цветущая в своей молодой красоте. Так свежа она была сегодня, что никто бы не дал ей её двадцати шести лет. Госпожа Ланге брала сама его шубу и берет, не давая дворовой девке помочь ему, той достались всего лишь перчатки, а Бригитт что-то щебетала, счастливая и красивая необыкновенно, а он был хмур, глядел на неё и в первый раз подумал о том, что уж слишком она прихорашивается. К чему быть такой пригожей, когда вокруг столько молодых красавцев, как фон Клаузевиц, и Максимилиан, и даже Гренер-младший? Зачем бередить им сердца и распалять кровь? Но ничего ей говорить не стал. Разве скажешь, если она так хороша сегодня и в таком хорошем расположении духа.

Ей он ничего не сказал бы, но почему-то ещё перед домом попрощался с фон Клаузевицем, не став звать ни его, ни Максимилиана, ни Увальня на ужин вопреки своему обычаю.

Хмурый и задумчивый, он велел поставить своё кресло к камину, сел и снял меч и просил дворовую девку снять с себя сапоги и принести туфли. Госпожа Ланге на кухне хлопотала с ужином, уже спустилась сверху и жена с неизменным рукоделием. А он всё думал и думал о том, что никак не может повидать барона. И это казалось ему странным. И повидать барона он очень хотел, хоть раненого, хоть мёртвого. А тут жена отрывает глаза от шитья и говорит ему:

— Отчего вы сестру в гости никогда не зовёте?

Вот уж чего не ожидал кавалер от жены, так это подобных вопросов. Никогда за ней не водилось особой любви к его сестре и её детям. Поначалу он даже и не поверил, что правильно понял сказанное.

— Ну так что, позовёте сестру на обед? Пусть будет к нам в гости, и пусть дети её придут, — продолжала Элеонора Августа, видя, что муж не отвечает.

— Зачем вам это? — удивлённо спросил Волков.

— От скуки, мне даже и поговорить в доме не с кем, с одной Марией говорю, у госпожи Ланге всё хлопоты и хлопоты, поп наш, и тот заходит только раз в неделю, вы в делах да войнах нескончаемых, так пусть, что ли, ваша сестра приходит.

— Так сами и позовите, — сказал кавалер, всё ещё удивляясь поведению жены.

— Позову, — сказала Элеонора Августа. — А ещё хочу знать, когда наш архитектор достроит церковь?

И опять Волков смотрел на жену удивлённо:

«Уж не затевает ли чего?»

— Хочу к обедням ходить, — продолжала жена, снова берясь за рукоделие, — и причащаться как положено, исповедоваться в исповедальне, а не впопыхах, на скорую руку, как делает наш отец Семион, и не за нашим столом.

У церкви уже стояли стены, а те деньги, что кавалер дал на крышу, они с монахом решили потратить на часовню, что построили в честь невинно убиенного зверем брата Бенедикта. Как водится, собранных на часовню денег не хватило, и деньги церкви пошли на окончание строительства часовни. Кавалер ничего, совсем ничего не взял себе после победы над горцами, всё отдал солдатам и офицерам. И сейчас, чтобы закончить церковь, ему нужно было тратить своё золото, которого и так оставалось немного, или залезть в то золото, что он взял у купцов. И то, и другое было совсем не хорошо. Но он прекрасно понимал, что церковь нужно было достраивать. Поэтому обещал:

— После Рождества святого возьмусь за церковь.

— Да уж постарайтесь, а то мало того, что живу в захолустье, живу в крестьянском доме, так ещё и церкви рядом нет, помолиться негде. — говорила жена, продолжая рукоделие.

Опять, опять эта дочь графа упрекала его, что не такова у неё жизнь, как она хотела. Что ни балов, ни пиров, ни приёмов у неё нет, что с любовником её так круто обошёлся, что другие соискатели расположения замужних дам не скоро подумают о ней. Кавалер искоса посмотрел на жену: мало было ему боли в ноге, так ещё и это. Он снова отвернулся к огню и велел звать к себе Сыча.

Сыч явился на удивление скоро. Был трезв и серьёзен. Он после тюрьмы был всё время серьёзен и почти всегда трезв.

— Что, экселенц?

— Не даёт мне покоя этот барон, — негромко начал Волков.

— Я слыхал, вы ездили к нему сегодня.

— Ездил, и опять впустую. Этот чёртов его родственник даже на двор замка меня не пустил. Говорит, болен барон, без памяти лежит который день.

— Думаете, врёт? Скрывает что-то?

— Думаю, — говорит кавалер, — но думами сыт не будешь.