Башня (Вздымающийся ад) - Ричард Штерн

Он понял, Бент, заметила Бет. Губернатор кивнул.

В войну я служил в Лондоне. Тогда вы ещё были совсем ребенком.

Бет улыбнулась так же, как он:

Не пытайтесь испугать меня вашим возрастом.

Когда настал настоящий хаос, продолжал губернатор, люди сумели с ним справиться. Не то чтобы им это нравилось, но справились. Выдерживали, не жаловались и редко паниковали. Такие же люди, как этот парень. А люди вроде Поля Норриса не умеют... ну, жить вместе с другими.

И вместе с другими умирать, добавила Бет. Да, вы правы. У неё уже горели веки. Возможно, в конце концов запаникую и я.

Еще не конец, голос губернатора звучал уверенно и твердо. Но если он и наступит, вы паниковать не будете.

Прошу вас, Бент, не позволяйте мне этого. Было 17. 23. С момента взрыва прошел час.

ГЛАВА XX

17. 21-17. 32

В трейлере зазвонил один из телефонов. Браун снял трубку и представился. Немного послушал, замялся.

Да, сказал он наконец, она здесь. Подал трубку Патти.

Я так и думала, что ты там, девочка моя, услышала она голос матери. В её тоне не было и следа упрека. Это хорошо. Папа был бы рад.

Тишина.

Патти закрыла глаза. Потом нерешительно спросила:

Был бы? Что это значит?

Молчание в трубке длилось бесконечно. Потом Мери Макгроу прервала его спокойным голосом, в котором не было и следа слез.

Умер, сказала она. И все.

Патти невидяще уставилась на хаос за окном и глубоко, с дрожью вздохнула.

А я была здесь.

Ты ничем бы не помогла, ласково ответила Мери. Меня пустили к нему на несколько минут. Но он не видел меня и даже не знал, что я там.

Слезы уже готовы были хлынуть из глаз. Патти с трудом сдержала их.

Я приеду.

Нет. Я уже дома, девочка моя.

Я еду туда.

Нет. Голос звучал странно, напряженно, но вместе с тем уверенно. Выпью чашку крепкого чая. И как следует выплачусь. Потом пойду в церковь. Так что ты мне в этом ничем не поможешь.

Мери молчала.

Не то чтобы ты мне мешала. Но только сейчас, когда умер отец, я хочу побыть одна. Отец бы это понял.

Я тоже понимаю, мама, задумчиво ответила Патти. "Каждый противостоит горю по-своему", подумала: она. Для неё это было внове. Сегодняшний день многое представил по-новому.

А что у тебя? спросила мать. Патти чуть удивленно обвела взглядом трейлер. Но ответ был прост.

Я остаюсь здесь. На папиной стройке. Наступила долгая пауза.

А Поль? спросила Мери.

Ничего. С ним все кончено. Патти немного помолчала. Папа знал об этом. И сквозь горе снова прорвался гнев. Она его подавила.

Поступай, как считаешь нужным, девонька. Благослови тебя Бог.

Патти медленно положила трубку. Она понимала, что Браун и два начальника пожарных команд стараются не смотреть на неё и в недоумении ждут объяснений. Просто удивительно, как легко она это поняла, как легко она понимает таких мужчин, как эти, мужчин, похожих на её отца. Мужчин, совсем не таких, как Поль. "Но тогда мне нечего скрывать", подумала она.

Отец умер. Она сказала это медленно и тут же встала. Я пойду.

Присядьте, сказал Браун. Голос его звучал хрипло. Молча достал сигареты, взял одну, переломил её пополам и со злостью швырнул половинки в пепельницу.

Ваш отец... начал он. Мне очень жаль, миссис Саймон. Несмотря на усталость и напряжение он заставил себя улыбнуться; это была нежная сочувственная улыбка. Мы, бывало, спорили. Это естественно. Он был строителем, а я, по его меркам, только помехой, и оба мы легко заводились. Улыбка стала шире. Но я не знал лучшего человека, и я рад, что его нет здесь и он не видит все это.

Патти спокойно ответила:

Спасибо. Я бы не хотела вам мешать.

И тут ей пришло в голову, что ей просто некуда идти.

Это было совершенно ясно. И только теперь она осознала тот ужас, что осталась одна, совершенно одна. Она неуверенно повторила:

Я вам благодарна. Постараюсь вам не мешать. Затрещала переносная рация.

Мы уже на площадке банкетного зала, шеф. Это был голос Дениса Хоуарда, задыхающийся и дрожащий от усталости.

С дымом здесь терпимо. Попытаемся освободить двери.

Что с ними?

Господи, шеф, как можно так делать? Голос едва не плакал. Тут полно огромных ящиков, тяжелых как черт, на некоторых наклейки "Осторожно! Электронные приборы!", и они так притиснуты к дверям, что их нельзя открыть снаружи. Куда, черт возьми, смотрели наши люди, кто додумался так забаррикадировать пожарный выход!

Командир пожарной части прикрыл глаза:

Я не знаю, Денис. Клянусь, не знаю. Я знаю только, что если есть способ сделать все плохо, то до него кто-нибудь да додумается. Этот принцип, насколько я знаю, ещё никогда не подводил. А когда все ложится в масть... он запнулся. Так разбейте эти ящики к черту! Постарайтесь убраться с лестницы и попасть внутрь! Это ваша единственная надежда.

Браун устало протянул руку. Командир части подал ему рацию.

Губернатор обещал вам что-нибудь выпить и закусить, сказал Браун. На этом вы свое дело сделали.

Ответа не было. Батареи в рации Хоуарда отказали из-за повышенной температуры.

* * *

Нат был внизу, в темной утробе здания. Передвигался на ощупь при призрачном свете пожарных фонарей. В противогазе он страдал от клаустрофобии и боялся, что каждый вздох мог стать последним, насквозь промок от брызг пожарных брандспойтов и продирался сквозь дым, почти ощущая его материальную плотность.

Гиддингс, Джо Льюис и двое парней из наскоро собранной бригады электриков были где-то поблизости, но сейчас Нат не знал, где.

"Это абсурд, говорил он себе, что я вообще здесь. Специалист по электрооборудованию Джо Льюис, том, где щиты и трансформаторы, Гиддингс знает столько же, сколько и я. Значит, я здесь только потому, что не могу ждать в стороне, как типичный настоящий архитектор у кульмана, с карандашом в руке и головой, полной абстрактных идей".

"Мне здесь не место", подумал он, и словом "здесь" определил не только чрево этого гигантского здания, но и все остальное в этом расположенном на полочках огромном городе, где правая рука не знает, что делает левая, и где человек так далек от всего происходящего, что какой-то выключатель, находящийся в километре от него, может лишить его света, тепла, возможности поесть или включить музыку, чтобы остаться одному и не сойти с ума в этом сумасшедшем доме. Или его ненароком может накрыть радиоактивное облако, возникшее из-за аварии на реакторе Бог знает где.

"Разумеется, я преувеличиваю, сказал себе Нат, но не слишком".

Тут на него налетели двое пожарных, метавшихся вокруг в дыму, прокладывая новые шланги. Они даже не заметили столкновения.

И ещё вот это: как все здесь задевают друг друга независимо от обстоятельств. Люди здесь, как кролики в клетке. Они даже рады, когда есть возможность потолкаться и подраться и когда они топчутся в страшной давке. В метро в час пик. В автобусах. На переполненных трибунах Янки-стадиона. На пляжах Кони-Айленда. На Рождество на Таймс-сквер. В толпах народу на Медисон-сквер... Господи, как же они это любят!

Образы мелькали в его мыслях быстрее, чем он мог найти слова.

Какой-то голос поблизости прорычал сквозь противогаз:

Да где же а, вот он, сукин сын! Ты куда светишь, в задницу?

Это был один из электриков. Там был и Гиддингс, который в дыму казался просто гигантом.

Если вам слабо, так пустите меня. И его голос звучал нереально, отдаленно и глухо.

Эй ты, начальничек, убери свои чертовы руки от щита. Ты не из нашего профсоюза.

"О, нет, продумал Нат. Только не сейчас".

Да, вот так обстоят дела: это у них внутри, и их не исправишь. Человек огородил свою делянку и воюет со всеми пришельцами, что с друзьями, что с врагами. Почему? Потому что в его делянке его душа, она выражает его "я", и любая угроза для неё удар по душе хозяина. Такой вот бардак. Но так не должно быть!

Нат был зол на весь мир.

Джо Льюис, стоявший возле него, глухо пробубнил:

Поторопитесь. И закашлялся. Мне здесь долго не выдержать.

Так давайте отсюда, ответил Гиддингс. Мы доделаем!

Нат в дыму и почти полной темноте увидел, как Льюис, пытаясь возразить, взмахнул рукой, но тут же бессильно опустил её. Глубоко закашлялся, раздирая легкие. Пошатнулся, споткнулся, упал, попытался встать, но не сумел.

Гиддингс выругался:

Разрази меня гром...

Оставайтесь здесь, сказал Нат. Я его вытащу наружу.

Наклонился к Льюису, перевернул его на спину, потом усадил. Медленно, с трудом перебросил его через плечо, как это делали пожарные, глубоко вдохнул и, наконец, с трудом встал на ноги.

Ноги его дрожали, а в легкие и через противогаз проникал дым, заполнявший легкие и вызывавший тошноту, от которой невозможно было избавиться.

Нат согнулся в три погибели и походкой, представлявшей нечто среднее между шагом и ползком, двинулся на свет.

Тело Льюиса было совершенно безвольным и от этого казалось ещё тяжелее. Нат не мог определить, дышит ли ещё Льюис. Доковылял до первой лестницы и медленно, тяжело начал взбираться вверх. Одна, две, три... в каждом пролете четырнадцать ступенек... почему он сейчас вспоминает такую ерунду?