Мантык, охотник на львов - Петр Краснов

— Благодарю! Благодарю васъ! — воскликнулъ Коля.

— О! гэта! — она подняла на Колю свои прекрасные темные глаза.

— Чѣмъ я заплачу вамъ?… Я самъ. пока, бѣдный и ничего не имѣющій.

Слезы ясными алмазами заиграли на глазахъ Маріамъ.

— Зачѣмъ меня обижаешь, гэта! — сказала тихо дѣвушка. — Развѣ помочь ближнему не есть величайшее счастіе?

Коля ничего не сказалъ. Онъ нѣсколько мгновеній стоялъ, не спуская глазъ съ дѣвушки. А она опять потупила глаза и смотрѣла въ землю. Она была совершенно спокойна. Ни одна складка на ея красиво подобранной длинной рубашкѣ не колыхалась.

Точно какой-то другой міръ открылся передъ Колей. Міръ чистой христіанской любви. Міръ, гдѣ добро дѣлаютъ, не потому что это выгодно, не по формулѣ: «живи и жить давай другимъ», а по завѣту Христа, гдѣ самую жизнь готовы отдать за ближняго.

— Идемъ, — зычно, отъ околицы крикнулъ Мантыкъ.

Коля выпустилъ руку дѣвушки изъ своей руки и не подумалъ, какъ обыкновенно: «бабскія нѣжности». Онъ сдѣлалъ шагъ къ двери, Маріамъ его удержала.

— Гэта! — услышалъ онъ ея милый и слабый голосокъ. — Гэта!

Коля обернулся. Маріамъ подавала ему корзину съ провизіей.

— Путь далекъ, — сказала она. — Тебѣ надо будетъ подкрѣпить свои силы.

Коля взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ. Маріамъ застыдилась, выхватила у него свою руку и, закрывъ ею лицо, убѣжала за занавѣску.

Коля съ корзиной въ рукахъ вышелъ изъ хижины.

Въ свѣтѣ яснаго дня стояли старый геразмачъ Банти, нѣсколько ашкеровъ и съ ними Мантыкъ. Мантыкъ, горячо поясняя свои слова жестами, что-то разсказывалъ Банти. Старый воинъ его внимательно слушалъ. Суровая складка лежала у него между бровей, какъ у стараго льва. Геразмачъ былъ по-домашнему, въ бѣлой рубашкѣ и темной шерстяной шали.

Когда Коля подошелъ къ Мантыку, старый геразмачъ сказалъ:

— Это дѣло бѣлаго съ бѣлыми… Мы не можемъ его судить. Онъ по-иному сказалъ.

— Но вѣдь ты, гэта, видишь, что никакой левъ не растерзалъ москова Николая?

— Это все равно. Это не мое, а ихъ дѣло.

— О чемъ вы говорите? — спросилъ Коля.

— Все о томъ же. О твоемъ миломъ англичанинѣ.

— Ну?

Мантыкъ махнулъ съ досадою рукою и сталъ прощаться съ Банти.

— Идемъ! Послѣ разскажу. Сейчасъ я ужасно какой злой.

Геразмачъ со слугами проводилъ Мантыка и Колю за церковь, вывелъ на тропинку и, показавъ на синѣвшія вдали невысокія горы, сказалъ:

— Минабелла!

До полудня Коля шелъ бодро. Мантыкъ увлекалъ его. Онъ шелъ такъ легко, свободной, совсѣмъ абиссинской походкой. Наступилъ на сухую мимозовую иглу, пріостановился, выдернулъ иглу изъ замозолившейся пятки и сказалъ не безъ гордости.

— Совсѣмъ габеша[66] сталъ.

Мантыкъ занималъ Колю разсказами о своемъ путешествие, о своихъ охотахъ, о планахъ на будущее.

— Двѣнадцать львовъ, милый Коля, это не фунтъ изюма! Это, можетъ быть, и годъ, и больше пройдетъ, пока я двѣнадцать осилю…. Ну за то, подумай?! Двѣнадцать золотыхъ цѣпочекъ, — ты видалъ у Банти двѣ, въ вершокъ длиною, каждая, въ ушахъ… А у меня — по шести въ каждомъ ухѣ будетъ. Какова картина! И мы съ Галиной такъ по рю де ля Пэ, а еще лучше въ Москвѣ по Кузнецкому мосту! Лопнетъ народъ отъ удивленія! А?

Мантыкъ срывался опять на воспоминанія, какъ пугалъ привидѣніемъ пароходъ….

— Ты знаешь, когда праздникъ-то у васъ былъ, а я выходилъ. Слушаю… А какъ запѣлъ ты — и совсѣмъ позабылъ осторожность, вылѣзъ наружу. Чуть меня не залопали.

Въ полдень завтракали тѣми запасами, что такъ заботливо приготовила Маріамъ.

A послѣ завтрака и пошло. Тэджъ ли стараго геразмача оказался слишкомъ крѣпкимъ и ударилъ Колѣ въ ноги, или недостаточно онъ окрѣпъ для большого перехода, или волненіе отъ приближенія къ цѣли его лишило силъ, но онъ едва плелся за Мантыкомъ.

— Мантыкъ! — жалобно говорилъ онъ, — Мантыкъ! не дойду я… Не могу я больше… Ноги, какъ не свои.

— Будемъ пѣть, Коля! Мужайся. Запѣвай нашу любимую добровольческую «Алексѣевскую»:

— Пусть свищутъ пули, пусть льется кровь,Пусть смерть несутъ гранаты, —

слабымъ голосомъ началъ Коля, и Мантыкъ пристроился къ нему вторымъ голосомъ:

— Мы смѣло двинемся впередъ,Мы — Русскіе солдаты!

Они шли рядомъ. У Мантыка на лѣвомъ плечѣ, по охотничьи, было надѣто его ружье, его гордость — штуцеръ-экспрессъ. Сумка съ припасомъ висѣла на боку, шаму скрутилъ и одѣлъ по-солдатски, какъ скатку. Онъ шелъ твердымъ ровнымъ шагомъ подъ пѣсню и пѣлъ легко и свободно.

— Въ насъ кровь отцовъ богатырей,И дѣло наше право,Сумѣемъ честь мы отстоятьИль умереть со славой?!

Теперь уже Коля ему подтягивалъ слабѣющимъ голосомъ. Мантыкъ этого не замѣчалъ. Орлинымъ взоромъ смотрѣлъ онъ на близкія горы и поднимался на нихъ легко и свободно.

— Не плачь о насъ, святая Русь,Не надо слезъ…. Не надо!Молись о павшихъ и живыхъ —Молитва намъ награда!

Мантыкъ пѣлъ и грезилъ. Думалъ о томъ великомъ днѣ, когда пойдетъ онъ спасать Россію отъ ига коммунистовъ. Онъ видѣлъ себя то лежащимъ въ цѣпи и мѣтко стрѣляющимъ, то съ ручною гранатою въ рукахъ кидающимся въ окопы, то лежащимъ на полѣ сраженія съ тяжелою, смертельною раною въ груди. И отъ того пѣсня его звучала съ особымъ смысломъ и, какъ ни тяжело было идти Колѣ, онъ плелся за Мантыкомъ.

— Не плачьте, матери, отцы,Бодритесь, жены, дѣти,Для блага Родины святойЗабудемъ все на свѣтѣ!

— Мантыкъ! — не могу я… Дай хоть присѣсть на минуту. Голова кружится, — молилъ Коля.

Мантыкъ схватилъ Колю подъ руку и, увлекая его за собою, вдохновенно пѣлъ:

— Впередъ-же дружно, на врага,Впередъ! полки лихіе!Господь за насъ — мы побѣдимъ!Да здравствуетъ Россія!

— Мантыкъ! оставь меня…. Брось… я не могу больше.

Коля опустился на землю.

— Коля! Да мы у цѣли… Вотъ онъ и крестъ….

Коля поднялъ голову. Его лицо было блѣдно. Со лба текли крупныя капли холоднаго пота.

— Гдѣ?… Гдѣ крестъ?… — тихо прошепталъ онъ.

— Да вотъ онъ… — Мантыкъ былъ смущенъ. — Вотъ термитскій муравейникъ… двойной, какъ двусвѣчникъ молочай… Сѣрые камни…. Тутъ и крестъ.

Мантыкъ растерянно оглянулся. Онъ былъ увѣренъ, что вѣрно привелъ Колю на то мѣсто, гдѣ онъ видалъ крестъ, но креста тамъ не было.

XIX

АЛЛО!.. АЛЛО!

Солнце спускалось къ лиловымъ, прозрачнымъ въ вечерней дымкѣ горамъ. Тѣни становились длиннѣе. Тропинка, съ которой сошли Мантыкъ и Коля, поднималась круто въ гору. Кругомъ была сбитая, помятая, сухая прошлогодняя трава, колючій, низкій кустарникъ, тутъ и тамъ торчалъ темнозеленый пушистый можжевельникъ и молочай съ двойнымъ стволомъ стоялъ прямой, точно дикирій.[67]

До заката оставалось не болѣе часа.

Коля поднялся на ноги и слѣдилъ за Мантыкомъ. Мантыкъ снялъ съ плеча ружье и, опираясь на него, оглядывалъ мѣстность. Онъ провелъ ладонью по лбу.

— Погоди, Коля… Дай сообразить… Ты не помнишь, какъ тамъ написано на пергаментѣ?

— На югъ отъ креста, — тихо сказалъ Коля. — Ниже Минабеллы…. Пять шаговъ…..

— Да, вѣрно…. Я не ошибся…. Ниже Минабеллы… Вонъ на горѣ дымъ видать — тамъ Минабелла.

Мантыкъ внимательно осмотрѣлся кругомъ.

— Крестъ былъ тутъ. Я самъ его видѣлъ. Между этимъ молочаемъ и тѣмъ можжевельникомъ.

Онъ бросился вверхъ.

— Коля! — крикнулъ онъ. — Пропало все! Они были тутъ! Проклятые твои англичане!

Коля вскарабкался за Мантыкомъ.

Кругомъ была страшная дичь. Камни, кусты, травы, рытвины, колючки, ползучки, все переплелось, сбилось, мѣшало идти, хватало за поясъ, цѣпляло за одежду. Тамъ, гдѣ стоялъ Мантыкъ, трава была примята. Кустъ можжевельника надломленъ.

Здѣсь, какъ собака ищейка, ползалъ на колѣняхъ въ густой травѣ Мантыкъ.

— Здѣсь они были…. Гляди — слѣды сапогъ, подбитыхъ гвоздями. Слѣды босыхъ ногъ…. Видишь.

Коля ничего не видалъ. Земля была покрыта травой и усмотрѣть между ея сухими стволами слѣды людей могъ только зоркій глазъ Мантыка.

— Вотъ гдѣ былъ крестъ, — крикнулъ вдругъ Мантыкъ.

Между камней торчали почернѣвшіе обломки доски. Разломъ былъ свѣжій. Сѣрыя щепочки лежали на землѣ.

— Ты понимаешь, что они сдѣлали? Они сломали крестъ. Они унесли его… Вотъ видишь, гдѣ тащили — кусты поломаны.

Мантыкъ шелъ по слѣду и вдругъ остановился, сдвинулъ свою малиновую шапочку и истово перекрестился. Коля, забывъ усталость и превозмогая боль натруженныхъ ногъ, поднялся къ нему.