Повесть о школяре Иве - Владимир Владимиров

— Оставьте нас одних. Мы обойдемся без слуг. Я позову тогда…

Извинившись за скромность угощения (мессир епископ приехал, не предупредив), она повела свою речь издалека. Пошел третий год, как она овдовела и всецело предалась молитвам и благочестивым размышлениям, а также благотворительности, заботе о сиротах и вдовах, как делал это и ее покойный супруг. Мессиру епископу, вероятно, известно, Что теперь она вдвойне опечалена, потеряв преданного друга рыцаря Ожье де ла Тура, обманным образом — да, да, обманным! — убитого на поединке рыцарем Рено дю Крюзье. Хотелось бы справедливости ради наказать убийцу. Но как трудно бороться ей, беззащитной вдове, за свою честь, да еще против друга и любимца короля! Ее, конечно, не оставили бы родственники и друзья убитого, если бы она попросила их. Но она все же одинока, ей не с кем посоветоваться, и она решила испросить совета и благословения мессира епископа. О! Она преданная дочь святой матери церкви и готова передать мессиру епископу любое денежное пожертвование на его богоугодные дела…

Говоря, Агнесса д’Орбильи не забывала подливать вина в опустошаемую епископом чашу. Он выпивал ее одним залпом, не разбавляя водой.

Если бы не наперсный крест и не аметист на указательном пальце правой руки, нельзя было бы признать в этом человеке служителя церкви. Очень темное от загара бритое лицо с резкими и крупными чертами казалось высеченным из камня. Горбатый нос, прижатый к тонким губам, квадратный подбородок, выдающиеся скулы, густые сросшиеся брови, мешки под холодными серыми глазами. До плеч прямые пряди волос, черных с проседью Очень широкие кисти рук, обросшие волосами. Под синим шелком рукавов и груди угадывалась огромная сила.

Епископ ел молча. Раздирал руками куски мяса и громко жевал. Макал хлеб в соус. Вытирал губы рукавом и то и дело пил вино. Всецело поглощенный едой, слушал Агнессу д’Орбильи с выражением человека, разгадавшего с первых слов собеседника весь его нехитрый замысел. Изредка кивал головой, давая понять, что соглашается, и одобрительно промычал, когда дело коснулось денежного пожертвования. Покончив с мясом и пирогами, он вытер руки о край плаща и принялся за душистый кларет и вафли. Затем хлопнул ладонями по столу, оперся на них и поднялся.

— Вы уже уезжаете?! — воскликнула Агнесса д’Орбильи, всплеснув руками. — А я хотела предложить вам послушать моего нового менестреля.

— Я не любитель такого рода развлечений. У меня свои.

— Охота?

— Вы угадали. Не возвращаться же мне домой без волка или кабана! Зовите людей, пусть приведут моего Жана. Тут остался кларет, угостите его… Да, чуть было не забыл! Если пожелаете сделать пожертвование на нужды церкви, пришлите деньги в город моему казначею, отцу Винсенту.

— А что же с вашим советом о моих…

— О! Да–да–да–да. Конечно. Если обман доказан, я не могу противиться справедливому наказанию.

— А как же быть с «Божьим перемирием»?

— Найдем предлог… Не впервые, — буркнул епископ, а когда Агнесса д’Орбильи упала на колени и протянула руки, прося благословения, епископ осенил ее крестным знамением, одновременно сказав: — Пути господа неисповедимы, и милости его нет границ! — И с циничным смешком прибавил: — Вот так‑то, моя прекрасная дама… Зовите слуг. Надо, черт возьми, пользоваться хорошей погодой!..

Епископ уехал. В парадном зале было холодно, и Агнесса д’Орбильи приказала подать ей еду в зал рукоделий — при епископе она ни до чего не дотронулась. Устроившись у пылающего камина, она предалась размышлениям. Сначала о высоком госте. Кто он? Слуга господень? О нет! Разбойник с большой дороги. Купеческие караваны объезжают его город за тридцать лье. Говорят, что его негр Жан — палач в подземельях дворца. Вздор! Какой там негр! Он сам пытает. А в свободное от этих милых занятий время — пиры, охота, собаки, лошади. Не прочь и посражаться с кем‑либо из баронов. Он еле умеет читать, а писать — только свое имя. Не умеет служить простой мессы. Какой он епископ! Если набор людей для войны с дю Крюзье пойдет удачно, то знамя епископа только украсит войско! «Там король, а у нас епископ. Вот забавно!»

Камин, еда, чаша кларета и радужные мысли об успешном ходе своих дел согрели Агнессу д'Орбильи. Она приказала служанке сбегать за менестрелем. И, когда явился Госелен, заставила его повторить ту самую песню–сказку, которую он пел, приехав в замок с рыцарем Раулем…

Зима затянулась, и только в середине марта появились признаки весны. Выйдя на стену, Агнесса д’Орбильи увидела аиста, разгуливающего по затопленному берегу реки, и услышала радостную песнь жаворонка где‑то высоко–высоко в безоблачной синеве. Всюду — и там, на лугу у дальнего холма, и там, где дорога идет вдоль опушки леса, и там, у самой деревни, — всюду вода отражает синеву неба. И ров у замка полон до краев этой синевой. Наконец весна!

Чуть успели просохнуть дороги, как снова во все стороны поскакали гонцы Агнессы д’Орбильи. И снова первым прилетел Старый Орел Жоффруа.

Он пыхтел, отдувался, пил вино, хлопал себя по животу, клялся, рассказывая об успехах набора людей и сбора оружия. Вместе со своим оружейником он соорудил потайные склады в разных местах, такие, «что сам дьявол их не найдет». Всё налаживается наилучшим образом.

— Теперь дело за этим «добряком» королем. Положим, мы поговорим с ним, когда война начнется, он будет тогда посговорчивей. Восемнадцать отрядов на конях, да столько же отрядов лучников, да, как вы говорите, люди епископа заставят Людовика призадуматься! Ха–ха!

И Старый Орел залился громким смехом.

— Вы позабыли еще одно, очень важное и до сих пор не решенное дело, — сказала Агнесса д’Орбильи. — Кто из рыцарей станет во главе войска? Я хотела, чтобы это были вы, сир Жоффруа. — И она протянула ему руку для поцелуя.

Старик вскочил и, пыхтя, нагнулся к ее руке.

— Вы оказываете мне незаслуженную честь. Среди наших друзей есть рыцари родовитее меня.

— Передайте всем рыцарям это мое желание. Пусть они соберутся и решат. Скажите им, что я уверена в их благосклонном отношении ко мне, одинокой вдове, и напомните им, что покойный их родственник и друг, благородный Ожье де ла Тур, носил на своем щите мой знак…

Пришел долгожданный апрель. В саду замка цвели миндаль и вишня. Все приготовления были успешно закончены. Рыцари согласились признать Старого Орла начальником войска. Честь открытия военных действий была пре«доставлена Агнессе д’Орбильи.

Она собрала всех гадалок. Несколько дней они гадали по звездам, по крику петуха, по полету вороны, разгадывали сны. Из дальней деревни была привезена грамотная женщина, умевшая читать гадательную книгу. Наконец, получив десятки благоприятных предсказаний, Агнесса д’Орбильи решила обратиться к своему духовнику. Она не открыла ему тайны задуманного, а только просила благословения предпринять в этом месяце «очень важное дело», от успеха которого зависит ее дальнейшая судьба. Священник решил, что дело идет о вторичном замужестве его духовной дочери, припомнил латинский язык и сказал, что слово «апрель» происходит от латинского «aperire», что значит «отверзать», а вместе с тем и «достигать». Следовательно, предпринятое в апреле намерение должно увенчаться несомненным успехом. Ободренная гаданиями и благословением духовника, Агнесса д’Орбильи отдала распоряжение рыцарю Жоффруа начать войну.

Так по прихоти взбалмошной, хитрой и злой женщины началась кровавая бойня, принесшая неисчислимые беды, разрушения, страдания и смерть ни в чем не повинным простым людям целой округи.

Глава XVI

ПРИШЕЛ ЧАС

Ив не увидел своего отца. Дю Крюзье на следующий день после суда уехал на охоту, на отдав распоряжения об освобождении узника. Отец Гугон узнал, что Жирара бросили в то же подземелье, и мучения и без того истощенного Эвариста усугубились присутствием человека, оклеветавшего его и повергшего в несчастье. Священник умолял жену рыцаря Рено собственной властью освободить Эвариста. Но она отказалась, сказав, что не может преступить клятву в покорности воле мужа. Дю Крюзье вернулся через неделю. Дозорщики, по его приказу спустившиеся в подземелье, чтобы привести Эвариста, нашли его там мертвым. Дозорщик, светивший фонарем, увидел на шее трупа кровоподтек —• след удушения. Жирар сидел в дальнем углу, закрыв лицо руками, и на вопрос, кто задушил Эвариста, ничего не ответил и рук от лица не отнял.

Сообщив Иву о смерти Эвариста, священник скрыл эти ужасные подробности. Ив принял горестное известие, давно им ожидаемое из‑за тяжелой болезни отца, как неизбежное, но ускоренное ничем не оправданной жестокостью сюзерена.

Через три дня, напутствуемый благословением и наставлениями отца Гугона усерднее изучать науки и продолжать усовершенствоваться в письме — и то и другое откроет ему дорогу в жизнь, — обняв доброго учителя, постояв на деревенском кладбище у холмика свежей земли с низеньким, грубо сколоченным деревянным крестом, Ив пошел обратно в Париж. Позади осталась родная деревня. Так нерадостно встретила она Ива и так грустно проводила. Остались отец Гугон и слепая Жакелина да еще ветхая лачуга с заколоченной дверью и совсем позабытым в ней котом Рагоном.