Повесть о школяре Иве - Владимир Владимиров

Агнесса д’Орбильи была довольна: по–видимому, все задуманное начинает налаживаться. Но она не столь легкомысленна, чтобы предаться беспечной радости. Надо еще многое обдумать, рассчитать, уберечь себя от возможных оплошностей. И тут же подумала: «Рыцари, король — это еще не все. А клирики? А «Божий мир»?[92] Вот они с Жоффруа и упустили это из виду! Разве это не непростительная оплошность, которую надо немедленно исправить? И гонец Агнессы д’Орбильи поскакал в город во дворец епископа.

А пока что владелица замка окружила себя гадальщицами, слывшими по деревням колдуньями; одна разгадывала сны, другая гадала по крику петуха и совы, по полету вороны. Часто беседовала наедине со своим капелланом И духовником[93], отцом Гильбертом, расспрашивала про епископа, про его жизнь и привычки. Верная дочь церкви, она привержена ее служителям…

Летят на юг стаи перелетных птиц. Все чаще слышно завывание ветра в каминах. Холодом тянет из окон. Выйдешь на стену, охватит пронизывающей сыростью. Холмы, леса — все окрест утонуло в непроницаемом белесам тумане. Моросит дождь. Наступили темные, осенние дни.

Каждый день в парадном зале топят камин, зажигают факелы. Агнесса д’Орбильи со своими приближенными сидит у камина. Слушает рассказы паломников, побывавших и в великом паломничестве — в Иерусалиме у гроба господня, в Риме, в Компостелле, и в малом — у гробниц святых своей страны.

Приезжали (теперь только изредка) рыцари со своими женами. Однажды явился рыцарь Рауль и заявил, что привез с собою чудесного певца и забавника, бывшего менестреля рыцаря Ожье де ла Тура — жонглера Госелена, который, он уверен, развлечет благородную даму и ее гостей. Агнесса д’Орбильи милостиво разрешила ввести жонглера в зал.

Если бы школяр Ив увидел Госелена, он изумился бы. За короткое время службы у барона де Понфора жонглер приобрел медлительную поступь и торжественную осанку, от прежней вертлявости не осталось и следа. Фигура его располнела, лицо из продолговатого стало круглым и взгляд ранее бегающих глаз стал надменно спокойным. Все произошло так, как происходит с людьми, обиженными судьбой, голодными, холодными и внезапно попавшими в тепло и на хорошее содержание, с людьми, весь смысл жизни которых сводится к мягкой постели, к жирному куску и легкой работе. Добротное блио с вышитым на груди желтым леопардом на голубом фоне, круглая шапочка с фазаньим пером, полубашмаки из мягкой кожи довершали общее впечатление благополучия. Куда девалась угодливая почтительность его поклонов! Их заменила самодовольная снисходительность. А сам поклон походил скорее на простой кивок. Как же иначе? Госелен теперь не жалкий бродячий жонглер, а менестрель барона де Понфора. Пусть барон мертв — его менестрель жив, у него своя лошадь, свой слуга, пожалованные сеньором, и даже левретка Клошэт, всеми брошенная и подобранная им из жалости. Попадись теперь трувер, прогнавший его, он показал бы ему!

Из всех рыцарей, бывавших в замке Понфор, Госелену приглянулся нарядный рыцарь Рауль. Выспросив нужные ему сведения у одного из дамуазо, он узнал, что рыцарь любит искусных жонглеров, их стихи и забавы. Когда барой де Понфор был убит, Госелен явился к рыцарю Раулю и попросил покровительства. Это совпало с поездкой рыцаря к Агнессе д’Орбильи и привело Госелена к ней в качестве учтивого преподношения от рыцаря Рауля. Наконец, когда Госелен в своей песне–сказке превознес красоту и добродетели владелицы замка, «прекрасной дамы», «земного воплощения божества», и в заключение призвал рыцарей всей страны к преданному служению ей, затем стал на одно колено, из‑под плаща извлек левретку и поставил ее к ногам хозяйки замка, Агнесса д’Орбильи пришла в совершеннейший восторг. Рыцарь Рауль воспользовался минутой и предложил ей оставить у себя в качестве менестреля столь одаренного сочинителя песен. Ведь он как бы перейдет к ней от самого рыцаря Ожье де ла Тура вместе с собакой.

«А может быть, и в самом деле это хорошая примета? — подумала Агнесса д’Орбильи. — Вчера гадалка посулила скорую удачу». И Госелен остался у нее в замке…

Осенние ветреные и неприютные дни сменились в середине декабря посветлевшими, тихими. Ночью и утром морозило. Замерзла река. Выпал снег. Медленными, большими хлопьями трое суток подряд усердно устилал белым покровом поля, леса, дороги, деревенские крыши, кровли замка, реку. На третий день облака растаяли, и под лучами солнца снег ослепительно заблестел многоцветными искрами. Посинели тени от холмов и лесов.

В один из таких жизнерадостных дней в морозном воздухе резко прозвучал рог у предмостного укрепления. Привратник выглянул из башни и оторопел: у рва стоял отряд всадников с копьями в руках и луками за спиной, свора огромных бородатых волкодавов, и на длинной пике развевалось полотнище с золотым крестом. Привратник крикнул дозорщику, тот опрометью побежал к сенешалу, пусть встречает мессира епископа. И, перекрестившись, сам побежал распорядиться опустить мост.

Старшая служанка вбежала в зал рукоделий, где, как всегда, ее госпожа проводила утренние часы, глядя, как огонь языками пламени съедает толстые бревна, наполняя камин то снопами искр, то дымом. Поодаль полукругом сидели служанки, прлли.

Агнесса д’Орбильи повернула голову:

— Что случилось, Жанна?

— Госпожа!.. Прибыл мессир епископ!

— Епископ?! — с деланным удивлением воскликнула Агнесса д’Орбильи и, вскочив, побежала к двери.

За ней устремились старшая служанка и все остальные, побросав прялки. Они вбежали в парадный зал и увидели, как на противоположном конце его, согнувшись в низком поклоне, пятится сенешал. За ним идет человек огромного роста, широкоплечий, в кафтане, отороченном волчьим мехом, в дорожном плаще с капюшоном, у пояса — охотничий нож и короткий меч. На голове — шапка, тоже Волчья. На ногах — сапоги дорогой испанской кожи с серебряными шпорами. За ним, одного с ним роста, негр в длиннополом кафтане, с тюрбаном на голове.

Агнесса д’Орбильи не удивилась: она знала, что среди слуг епископа есть негр–невольник из взятых в плен в крестовом походе и подаренный епископу. В те времена такие подарки не были в диковину. И владелица замка, выпрямившись, торжественной походкой двинулась навстречу почетному гостю. Сенешал отошел в сторону, и епископ, ускорив шаг, пошел навстречу даме. На груди его блеснул серебряный наперсный крест[94]. В нескольких шагах от нее он остановился и снял шапку. Агнесса д’Орбильи подошла к нему, наклонила голову и, протянув руки, сложенные для принятия благословения, хотела опуститься на колени, но епископ не позволил ей это, взяв за локоть. Он небрежно провел рукой крестообразно над ее головой и положил руку в ее руки. Она дотронулась губами до аметиста[95] в его золотом перстне. Епископ тотчас прервал церемонное молчание:

— Клянусь брюхом моей кастильской кобылы, благородная госпожа, не по своей вине я запоздал исполнить вашу просьбу приехать сюда. Виной тому эта презренная сволочь. Я имею в виду «добрых» горожан моего города. Они наслушались россказней о коммуне в Нойоне[96]. Вздумали отобрать у меня мой собственный город и управлять им. Собрали денег и повезли королю. Но я не был дураком: перехватал зачинщиков, словил посланцев, деньги взял себе, а всех пойманных бросил в подземелья. Там… сами знаете! — И епископ расхохотался так, что загудели своды.

Агнесса д’Орбильи воспользовалась случаем:

— Я слышала, что король покровительствует коммунам?

— О! Не напоминайте мне об этом толстопузом и на оскверняйте ваших уст ненавистным для меня словом «коммуна»! Давайте лучше поговорим о том, что заставило вас написать мне.

Агнесса д’Орбильи пригласила гостя за стол, а сама шепнула что‑то сенешалу. Тот мигом выбежал из зала. Служанки, стоявшие на коленях со сложенными на груди руками, дивились негру, разинув рты Более пожилые сразу поняли, что это не кто иной, как соблазнитель рода человеческого, то есть диавол, любящий принимать образ черноликого мавра. Они многозначительно перемигнулись, зашептали молитвы и незаметно крестились. Молодые, пересмеиваясь, перешептывались, что, если этого молодца вымыть хорошенько горячей водой, с него сойдет вся чернота и он будет даже совсем хороший.

— Я думаю, — сказал епископ, — что их лучше удалить. — Он кивнул в сторону служанок. — Что касается этой черномазой скотины, моего Жана, то я попрошу вас, отправьте его с ними к моим людям, и пусть его там посадят к огню и покормят. Прикажите дать ему два десятка сырых яиц и два кувшина молока.

Служанки увели негра. На столе появились принесенные слугами золотые чаши, кувшины с кипрским вином, с ароматным кларетом и с водой. Серебряные миски с жареным мясом в соусе из перца и гвоздики, пироги с начинкой из голубиного мяса и вафли с имбирем и медом. Когда вино было налито в чаши, Агнесса д’Орбильи шепнула сенешалу: