Земля точка небо - Алексей Егоренков

– Ты знаешь, – сказала Лиза. – При всех наших деньгах, я до сих пор не купила себе ни одной новой вещи. Не тащить же в гостиницу.

Макс поднял брови, не отрываясь от бумаг.

– Если что-то нужно, гардероб на студии в твоем распоряжении.

Вот и всё. Так для него решалась эта проблема. Как будто в этом гардеробе было что-то, кроме гиперконтрастных съемочных нарядов… и вообще.

Ведь правда, Лиза теперь появлялась не только перед камерой. И не только перед своей камерой, раз на то пошло. Она брала подработки. Ходила гостем на чужие шоу. Снималась в рекламе.

– Всё, что, ты есть, и всё, что ты делаешь, это имя, – повторял Максим. – А имя кормит.

– Кого-то цитируем? – ехидствовала Лиза.

Макс, который цитировал Бергалиеву, дулся и уверял, что не цитирует, а передразнивает.

«Имя», – думала Лиза. Вот и всё, что ты есть.

Даже у этих рекламщиков она подслушала, что они «не могут позволить себе более серьезное имя». Еще бы. Какой-то поганый йогурт.

Она усмехнулась про себя. Раньше ей казалось, что слава – это когда ты всем нужна. Когда все, типа, жить без тебя не могут. На самом же деле им была нужна не Лиза, а какие-то ее посторонние свойства; как у палки особой формы, которой удобно чесать спину. И если бы они потянулись за палкой и ее не обнаружили, в этом Лиза была уверена, они почесались бы о первый удобный забор без всякой тревожной мысли. Разве что Максим… да и тот до поры, а стоит ему встретить пьяную девочку, которая отвезет к себе домой…

«Нет», – подумала она. Только не говори, что ты ревнуешь. Это бред. Наоборот, ты должна радоваться. Ну-ка, быстро.

– Так что там эта девушка… как ее зовут? – фальшиво спросила Лиза.

– А? – спросил Макс. – Которая Аня? Здесь банковская подпись или обычная?

– Обычная. Так что там вообще… что она вообще…

– Я же тебе говорю… мы приехали, я сразу пошел спать. Зашел только в туалет. И просто офигел. Там… там, в общем, и шкафы какие-то, и ванна… джакузи, все дела…

– Уф… – Лиза откинулась на тяжелый лежак. Над головой висели пальмовые листья. Пластик, определила она. И птицы. И водопад еще. Всё здесь искусственное. Как ты сама.

– У вас не конфиденциально? – Дима с треском вошел через целлофановые заросли. – О чем это вы?

– Об огромных туалетах, – устало ответила Лиза.

– А, – он улыбнулся. – У них здесь тоже ничего. Весь из зеркал… я еле дорогу нашел.

– Так, давайте не отвлекаться, – Максим подтолкнул к Диме стопку договоров. – Вот твоя часть, бери и заполняй.

М-да. Лиза достала сигарету и огляделась по сторонам. Вот еще одна сторона богатства, о которой не говорят. Откуда ей было знать, что придется заполнять и подписывать столько бумаг. Сплошные договоры, контракты и соглашения. Банковские документы. Акты. Бланки. Декларации. Интеллектуальная собственность.

Вскоре она не выдержала, и теперь Дима с Максом расписывались за нее.

Лиза стряхнула пепел в единственную кадку с живым растением. «Вот так, цветочек», – подумала она. Привыкай. Добро пожаловать, знаешь ли.

– Простите… Элиза? – прошептали у ее уха. Лиза вздрогнула и чуть не обожглась.

Рядом стояла неинтересная девочка в белом халате.

– Как вам не стыдно? – Лиза была возмущена. – Хоть минуту я могу от вас отдохнуть?

Девочка побледнела еще больше.

– Простите, но у нас здесь курить нельзя, понимаете?

– Ладно, хорошо, – Лиза хмуро уставилась перед собой, глядя на тлеющую сигарету.

– Пожалуйста, – девушка продолжала топтаться у ее локтя. Она помахала рукой вокруг – Честное слово. Огнеопасное. Нас… нас пожарная оштрафует.

Лиза раздавила окурок о край вазона и протянула девушке. Та взяла его двумя пальцами и растворилась в ненатурально шуршащих зарослях.

14 сентября 2005 года

– Итак, первый номер в комнате. Это не он, правильно? Не подсказывайте, я сам угадаю.

– Не он… это другой, сексоголик.

– Сексо-ЧТО? Обычный парень с коллекцией, извините, порнухи, читает слишком много современных авторов – и вы поместили его в отделение?

– Это серьезное заболевание…

– Что? Онанизм? Вы по советской энциклопедии работаете? Или по телевизору слышали?

3 июня 2005 года

Экраны повсюду. Везде сияют эти громадные панели – на стенах, на крышах, посередине дороги на железной ноге. Тени дробятся в их призматических бликах, длинные и прозрачные, как осколки стекла.

Я шел из центра, уставший, голодный, по-прежнему без места в изменившейся реальности, и под ногами плясали разноцветные полосы, а по сторонам беззвучно зверствовала реклама. Ноль процентов. Ноль забот. Ноль копеек минута. Счастливо пляшущий мир, обитатели которого даже не притворяются, что существуют на самом деле.

До 7-го оставался час пути. А мне нужно было вымотать себя перед сном.

Я только вернулся. Мои привычки, обязательства и зависимости облетели с меня в дороге, как листья на осеннем ветру. Я нашел улицу, нашел дом, поднялся на черный ход, пробрался через балкон. Нашел квартиру. Она была на месте.

Тогда я решил отпраздновать.

Не скажу, чтобы мне хотелось вернуться к прежней жизни. Мне нужен был только символ. Воспоминание, и ничего кроме. Одна сигарета. Одна бутылка пива.

Вывески на Горизонте – сплошь игровые автоматы и салоны мобильной связи. Я с трудом разыскал продуктовый, взял бутылку светлого, зажигалку и глянцевую пачку. Вынул одну сигарету, остальные смял и выбросил.

Когда я вернулся на кухню, от предвкушения у меня дрожали руки, и бутылку пришлось установить на полу.

Я распахнул окно и шкаф, откопал в сушилке пыльное блюдце. Ни открывалки, ни кружки среди посуды не было. Я открыл пиво вилкой и налил его в обычную чашку. Оно шипело, и воздух наполнился горьким ароматом. Посидев минуты две в тишине, я решился. Опрокинул в себя чашку светлого, прикурил сигарету и торопливо затянулся несколько раз.

И не случилось ничего.

Как странно я себя чувствовал. Дым не принес ни тепла, ни бодрящей тошноты. А пиво… сначала я решил, что оно испорчено. Дело не в горечи, не в кислом послевкусии – я как будто выпил что-то, для этого совсем не предназначенное.

Но я не сдался так запросто. Мне хотелось распробовать и вспомнить, хотя бы на вечер. Я налил еще чашку, выпил, снова затянулся.

И опять ничего особенного. Больше, чем ничего. Во мне вдруг обозначилась пустота.

Предметы вокруг, мысли, воспоминания, прошлое и настоящее – всё неожиданно потеряло смысл. Только что он был рядом – и вдруг ускользнул, и больше не удавалось вызвать его в себе. И я остался пуст, как деревянный ящик. Я слушал и не мог определить, дышу ли еще, бьется ли у меня сердце. Я искал пульс и не мог нащупать.

Терпеть это было невыносимо.

Желтизна на дне чашки. След пены на ободке. Гнилая вода.

В следующий миг я оказался над унитазом, бросил туда недокуренную сигарету – пс-ст!  – и скорчился в судорогах, но смог выдавить лишь кисло-горькую отрыжку. Тогда я сбежал в комнату и скрылся под одеялом. Время шло, но постель не грела, в ней было так же мертво и пусто, как повсюду в новом мире.

Точно не помню, когда я уснул.

Наутро мне стало легче. Стараясь не дышать, я выплеснул остаток пива в мойку. Хорошо умылся, заварил лапши и перекусил. Окно стояло нараспашку всю ночь, и квартиру целиком затопил уличный летний воздух.

Я сунулся в туалет. Там, в унитазе, еще плавал окурок, а стены отдавали табачным дымом.

Я замер, потому что в голове у меня творилось что-то странное.

Во мне горело неприятное воспоминание, но его перекрывало другое. Частично я помнил, как обшаривал себя, пытаясь найти признаки жизни, как стоял на коленях перед унитазом, выдавливая через горло эту мерзкую пустоту. Но другой голос, еще один призрак вчерашнего дня, шептал, что мы провели время неплохо, даже очень. Просто я не распробовал, не дал себе насладиться покоем, а ведь какой славный был покой. Стоило попытаться еще, говорил этот новый уголок разума, и увидишь, как всё отлично, и пиво уже подействует как надо, и табак. Я помнил горько-кислую оскомину – и в то же время припоминал, что она не так уж кисла, и не так уж горька, и что-то в ней определенно есть. Нужно только распробовать.

А главное, новый голос обещал мне, что я вернусь. И всё снова будет хорошо. Как бы я ни страдал, что бы ни случалось раньше – всё закончится, и останется лишь покой.

Еще одно воспоминание блеснуло сквозь эти путаные чувства, и мне стало не по себе.

Голос был мне знаком. Это он приходит недалеко от черты. Именно его слышишь перед тем, как попробовать самоубийство. Граница мира всё ближе, и за ней черно. Нечем заняться, некуда пойти, трудно дышать – и вдруг мысли о покое. Настоящем покое. Мягком, холодном, уютном, как долгожданная постель. Мысли приходят робко, но крепнут и быстро набирают силу, и ты уже мечтаешь о нем, и с трудом выносишь мир, не дающий тебе уснуть.