Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

До того как Диана, наконец, решилась на терапию, она пыталась перенести свое внутреннее страдание на различные внешние ситуации. Она стала активисткой движения по защите прав животных и проводила немало времени, спасая невинных животных, пострадавших на дорогах в окрестностях ее дома, возила их к местным ветеринарам. Она впадала в ярость по отношению к некоторым ветеринарам из-за их якобы бесчувственного отношения к ней и к животным и даже дошла до того, что подала судебный иск на одного из них. Она также вошла в католическую общину весьма консервативного толка и стала активно участвовать в движении «Право на жизнь», где она выступала за права невинных нерожденных младенцев, которым угрожает аборт. В рамках церковной деятельности она нередко принимала участие в демонстрациях перед клиниками, где делают аборты, и однажды была арестована за громкое и сердитое препирательство с полицейским.

Короче говоря, первоначальная детская невинность Дианы стала злокачественной. Она стала абсолютной, превратилась в топливо для ее ярости и желания мстить. Ее внутренний мир стал преисподней, описанной Данте в «Аду». У нее больше не было доступа к своим потребностям в отношениях зависимости, она могла лишь проецировать их на невинно пострадавших животных или на нерожденных младенцев. Обо всем, что происходило в мире, она судила, не выходя за рамки представлений о «невинных жертвах» и «злодеях-преступниках», при этом осознание своих собственных потребностей в зависимости всегда сопровождалось сильным чувством стыда. Она также не осознавала гнева, обращенного вовнутрь и подавляющего эти потребности. Она жила в мире своих собственных проекций, в котором обе стороны ее внутреннего ада – Дит и его невинные узники – могли были найдены только «там», в мире нерожденных младенцев или «злодеев-врачей, делающих аборты».

Через несколько месяцев после начала нашей совместной работы произошел следующий инцидент. Кризис возник из-за того, что Диану раскритиковали двое ее самых близких друзей. Ее лучшая подруга назвала ее «мелочной и поверхностной», а новый мужчина, с которым она стала встречаться, пожаловался, что он все еще недостаточно хорошо знает и чувствует ее, что она «прячется» от него.

Диана пришла на одну из наших сессий «в адской ярости» на поверхности, но была глубоко задета этими замечаниями и чувствовала несвойственную ей печаль. Как всегда, она отклонила мои первоначальные вопросы о чувствах и попыталась скрыть их за черным юмором. Но к концу этой сессии она смогла побыть со своей болью и печалью несколько мгновений. Я спросил ее, где была расположена в ее теле эта печаль. Она указала на сердце, и в этот момент ее глаза наполнились слезами. Исходя из этого заново обретенного аффекта, мы смогли связать болезненную критику со стороны ее друзей с паттерном непрекращающегося позора и унижения со стороны отца.

По мере того как приходили воспоминания деталей этих переживаний, полных стыда, у Дианы началась паника и ей стало трудно дышать. Разворачивался паттерн приближения/избегания чувств. Слезы подступили к глазам, затем она заплакала. Это был какой-то зажатый, судорожный плач. Оправившись, она пыталась пошутить, что ее случай – «пропащий». Она сидела и нервно кусала костяшки пальцев, пока ее глаза снова не наполнялись слезами. Каждый раз, когда во время этой сессии ее состояние приближалось к «коридору устойчивости», я мягко поощрял дальнейшее исследование ее чувств, предлагая ей сосредоточиться на том, что с ней происходит, проделать дыхательные упражнения и более подробно рассказать о том, что она вспомнила. На этой сессии ей удался серьезный прогресс, она оставалась в контакте со своими чувствами, хотя и постоянно непроизвольно «отсекала» их, извиняясь, что использует мои салфетки, и отпуская мрачные едкие шутки. Наконец, к ее явному облегчению, сессия подошла к концу.

Я был тронут происходящим на этой трудной сессии, хотя и был обеспокоен тем, что, может быть, я был слишком активен, поощряя ее. Выходя из офиса и спускаясь по ступенькам, она с иронией сказала: «Не волнуйтесь… Я больше никогда не приведу сюда это тошнотворное хныкающее существо, если сама смогу помочь ему!» Я был шокирован таким заявлением моей пациентки, которая, как я чувствовал, была, так же как и я, рада тому новому, что открыли нам обоим ее чувства – чувства, которых, как оказалось, она стыдилась.

В ту ночь ей приснился следующий сон:

Вместе с молодыми девушками я заперта в плавучем доме, который находится в какой-то системе каналов. Ночь безлунна. Тьма кромешная. Капитан, одетый в черное, пытается убить нас одну за другой. Он ужасный злодей, как Ганнибал Лектер в «Молчании ягнят». Мы с юной девушкой пытаемся бежать. На моих лодыжках цепь, которой я прикована к ней. Девушка слаба и не поспевает за мной. Она соскальзывает в воду, мы не можем идти, так что в конце концов мы оказываемся в ловушке. Эта девушка лежит на мелководье. Я снова пытаюсь вытащить ее за цепь, чтобы она могла дышать, но она снова падает в воду. Капитан наблюдает за всем этим с удовольствием. Он подошел, злорадно взглянул на меня и пнул сапогом девушку в горло, толкнув ее под воду. Я переполнена горем и гневом, когда вижу, как она тонет. Я беспомощна.

Моя пациентка знала, что это сновидение было прямым ответом ее психе на сессию накануне, когда она отважилась допустить в сознание болезненные воспоминания раннего детства и обнаружить свою потребность в моем сочувствии, которая способствовала этим воспоминаниям. То, чего она не знала, – насколько неизвестная часть ее самой «ненавидела» ее потребности в зависимости и насколько глубоко она была отделена от позорных аспектов своего прошлого. Ее сновидение изображает это расщепление, как злонамеренного Капитана, садистски избивающего и убивающего юную девушку, прикованную к сновидящему Эго. Здесь мы видим архаичную биполярную структуру системы самосохранения – невинную жертву и жестокого преступника, Дита, и его закрытый лимб, полный невинных душ.

В этом сновидении напоминание о невинности прежде целостного я (молодая девушка, прикованная к сновидице), видимо, указывает на дотравматический аспект ее истинного я, заключающего в себе потребности в отношениях зависимости. Этот личностный дух является таинственной сутью одушевленности личности, ее невинным ядром, которое Винникотт называл таинственным «истинным я» и которое я назвал нерушимым личностным духом, или душой. К сожалению, для человека, пережившего травму, этот невинный носитель жизненной искры находится под дьявольским заклятьем. Видимо, Дит хочет, помимо прочего, чтобы это одухотворенное внутреннее я навсегда осталось невоплощенным (бессознательным).

Мы видим это в сновидении пациентки. Борьба за воплощение представлена ее усилиями вытащить свою юную спутницу из воды, чтобы она могла дышать. Мы оба поняли, что этот образ связан с ее трудностями с дыханием на предыдущей сессии, когда ее печаль «поднялась» из бессознательного. Очевидно, некоторая ее часть (Капитан) не хотела, чтобы чувства, связанные с травмой, которую пациентка получила в контексте ее ранних отношений зависимости, поднялись на «поверхность» осознания. Его задачей было «убить» эти чувства и прервать доступ к ним. Таким образом, Капитан олицетворял собой сопротивление пациентки воплощенному аффекту, и его парализующее воздействие на ее тело буквально приостановило дыхание.

На сессии, предшествующей сновидению, я просил пациентку «вдышаться» в свою возникающую боль, чтобы на поверхность поднялось больше аффекта, но она смогла выпустить из себя лишь несколько приглушенных всхлипов, а затем «Капитан» (Дит) вновь схватил ее за горло, и вернулось ее психическое оцепенение. Здесь мы видим важную черту архетипической защиты. Как фактор, препятствующий воплощению (вспомним, что причиной бунта Люцифера были божественные планы воплощения), архаическая защита действует против естественного процесса, посредством которого происходит воплощение души и который Винникотт называл «вселением», или «персонализацией» (Winnicott, 1970: 261–270). При травме происходит процесс, обратный вселению – отщепление аффекта от образа и соответствующее отщепление психики от сомы; душа отправляется назад в бессознательное, где она, как мы можем себе представить, остается в лимбе до тех пор, пока воплощение не станет вновь возможным.

Этот сон является прекрасным примером мифопоэтической природы сновидений в целом. Он использует образы для двух конфликтующих сторон во внутренней жизни Дианы – травмированная часть, сосредоточившая в себе потребности в отношениях зависимости (юная девушка), и жестокая установка «убивать» (Капитан) – и создает историю, в которой сновидящее Эго оказывается между этими крайними противоположностями в центре напряженной драмы, развязка которой еще впереди.