Возле Чистых прудов - Сергей Владимирович Киреев

своих, ни черта.

Вот матерый, со стажем, алкаш дядя Саша —

Бывший форвард — стучит по стеклу кулаком:

«Да опомнись, очнись, — он в окно ему машет, —

Кто ты есть без ребят, ты узнаешь потом!»

…Он узнал, что почем, вырос, сел, где-то зажил,

В захолустье каком-то пропал без следа.

Все сгорело дотла, стала пеплом и сажей,

Уж какой там хоккей, все прошло навсегда.

А пока, вон, луна, как карась под корягой,

Вязнет в туче, как в черной дремучей дыре,

И скулит на ветру старый пес-доходяга,

Мы под горку несемся веселой ватагой.

Генка шайбу гоняет один во дворе…

2007

«До утра, до упада, до первых трамваев, помнишь…»

До утра, до упада, до первых трамваев, помнишь,

Мы по летнему парку гуляли всю ночь с тобой?

Вот и заморозки. Вот и хлещет опять наотмашь

Ветер — лютый и жгучий, холодный, осенний, злой.

И в замерзшее озеро смотрит звезда,

И какой-то понурый чудак-человек

Ходит-бродит в потемках по зеркалу льда,

И летят тополиные листья на снег.

Это я тут, один. Я крутился, скакал, как мячик,

Я к вершинам неведомым мчался, летел вперед,

И не ведал, не знал, что не будет в пути удачи,

Если ты позабыл тех, кто любит тебя и ждет.

Тополь черные ветви раскинул крестом,

Я по тропам знакомым иду, как во сне.

Все прошло навсегда. Тихо в парке пустом.

И летят тополиные листья на снег…

Мне б согреть твои руки, в рассвет убежать с тобою,

Васильки, одуванчики в косы твои вплести.

Жизни нет на вершинах, лишь снег и туман стеною.

Я приплелся, чуть жив, я тебя потерял. Прости.

Голос твой в телефоне чуть слышно звенел:

«Я так долго ждала, да почти целый век».

Вот и заморозки, вот и парк опустел,

И летят тополиные листья на снег…

1977, 1997

«Дом из серого камня. Песочница. Детство. Покровка…»

Дом из серого камня. Песочница. Детство. Покровка.

Я здесь Ирке Калининой осенью листья дарил

И пластмассовой шпагой размахивал лихо и ловко,

«Кто обидит тебя, всех ко мне!» — так я ей говорил.

И кораблик, что склеил мне дед из обложки тетради,

Я пускал. Ирка веткой махала: поднять якоря!

И однажды шепнула, по-взрослому, искоса глядя:

«Ты уедешь, ребята сказали, а значит, все зря…»

Вот увозят меня, и трясется трамвай, как в припадке,

А потом я каким только девкам башку не дурил,

И забыл уж, ей-богу, как в парке на детской площадке

Я Калининой Ирке кленовые листья дарил!

Годы мчатся, бегут наугад то галопом, то рысью,

И «Летучим голландцем» вдали серый сталинский дом

Вон, все так же плывет, и в тумане летящие листья

Я на той же площадке ловлю на ветру ледяном.

Мне сигналит трамвай: мол, привет тебе, рыцарь без шпаги!

И озябший фонарь на ветру возле сквера застыл.

«Где ты, где, — я шепчу, — тот пацан из дворовой ватаги,

Что в пруду на Покровке кораблик пускал из бумаги

И Калининой Ирке кленовые листья дарил?»

2005

«Дурнем я был, правду скажу — всю, без утайки…»

Дурнем я был, правду скажу — всю, без утайки,

Я бы таких в шею к чертям гнал со двора.

Мы без звонка в гости гурьбой к Павловой Таньке

Запросто шли — песни всю ночь петь до утра.

Старый наш друг — чайник свистел тенором тонким.

Мир да покой. Плюшевый пес. Пламя свечи.

И в полутьме кактус — и тот спящим котенком

Виделся мне. И завывал ветер в ночи.

Хмель уходил, били часы, струны звенели.

Короток был Танькин наказ, ясен и прост:

«Да обойдут вас стороной вьюги, метели.

Дай вам Господь в гору шагать вместе, не врозь».

Нас по углам век разбросал. Ходим с оглядкой.

Речи, слова лупят в упор, как кирпичи.

Были же мы вместе, не врозь, был же он, краткий

Лучший тот миг, как ни играй с памятью в прятки —

Танька, друзья, снег за окном, пламя свечи…

2015

«Ее волосы были, как волны…»

Ее волосы были, как волны

На ветру, что, по-зимнему зол,

В ночь ворвавшись легко и проворно,

Как мосты, ваши руки развел.

Ты как рыбку поймал золотую

Лист березовый в этих волнах.

Ты шатался в обнимку, вслепую

С ней вдвоем до рассвета впотьмах.

Двор глухой, где ты с нею простился,

Был, как тамбур вагонный, уныл.

Он ни разу тебе не приснился.

Ты в тетради и книги зарылся,

Ты навеки ее позабыл.

Что от ночи той давней осталось? —

Только ветра осеннего свист,

И души одинокой усталость,

И в тетрадке засушенный лист.

Город спит, в снежном мареве тонет.

Ты листок этот хрупкий берешь,

Словно пламя коснулось ладони,

И по сердцу — морозная дрожь.

Ты в тетрадях черкаешь, не глядя,

Все подряд. И до одури, всласть

В том кромешном шальном листопаде

Вместе с нею мечтаешь пропасть.

Ты в метель из дверей вылетаешь.

Вон луна — словно рваный лоскут.

Что за дебри вокруг — знать не знаешь,

И куда тебя черти несут.

Вот он, двор, вот ее два окошка,

Пьяный ор, кутерьма,