Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К несчастью, люди отождествляют своих причудливых идолов с «единственным истинным божеством» официальной религии, облекая их в церковные облачения и обряды. Это создает иллюзию, что все поклоняются одному и тому же богу православной церкви. Когда же им попадается иначе «одетый» идол или когда они понимают, что идолы других народов отличаются от их собственных в каком-либо важном «богословском» отношении, они, не доверяя людям иных вероисповеданий, начинают подвергать их гонениям, клеймить еретиками и язычниками.
Подобное ослепление свойственно даже образованным и интеллигентным людям; в самом деле, простой человек может ближе подойти к истине, чем «ученый». Так, старый церковный сторож Власий, воображающий себя языческим божеством Велесом, по существу, прав — он, во всяком случае, понял, что каждый создает свое собственное божество себе по душе. Власий просто сделал и следующий шаг, отождествил себя со своим идолом. Человек и есть тот бог, которого он создает или выбирает для себя из множества уже имеющихся. Однако божество, созданное «для личного пользования», не может подходить многим, тем более всем. Поэтому бог, которого построит новое человечество, должен быть принципиально иным: богом, соединяющим всех в единую семью. Только «необъятный бог» (271) заслуживает того, чтобы быть истинным божеством для человечества, решившего сплотиться вокруг общего дела. Общее дело положит конец разногласиям и вновь сделает человечество единым телом, как это было прежде, во времена ранних христиан или даже еще раньше. Разумеется, всеобщее единство, которое предстоит обрести в будущем, будет выше того, каким обладали «материнские массы» во время оно. Новое единство человеческого рода будет скреплено не только примитивным инстинктом и субъективным чувством, но и логическим разумом, а разум стоит за общий идеал и всечеловеческое великое дело.
Церковь возразит, что именно она дает единого беспредельного Бога для всеобщего почитания и что именно она борется с идолопоклонничеством. Однако она упускает из виду некоторые важные обстоятельства, прежде всего то, что предлагаемое ею истинное божество, как и все прочие боги, не более чем мысленное представление. Матвей задает себе фейербаховский вопрос, «с неба ли на землю нисшел господь» или с земли на небеса «вознесен силою людей» (371), и ответ ясен: бог создан людьми. Церковь игнорирует и то, что даже это мысленное представление ныне утратило силу («Бог умер»), как бы великолепны ни были одеяния, в которые его по-прежнему облачают православные священники. Отрицая, что Бог — лишь создание человека, Церковь предлагает обязательный образ всемогущего и всеблагого Отца, допуская тем самым теологические несуразности, которые наносят вред ее же делу. Провозглашая, например, что всемогущее и любящее божество заботится о человечестве как о своем любимом творении, Церковь разрушает религию, поскольку свидетельства противоположного накапливаются со скоростью снежной лавины. Проблема теодицеи сильно обострилась в ходе истории по мере накопления неописуемых жестокостей; да и частная жизнь почти каждого отдельного человека свидетельствует не в пользу существования официального «доброго и всемогущего Бога-Отца».
Матвей, например, долго и искренне верит в догматы традиционного христианства, но его вера рушится, когда доктрина сталкивается с реальностью. Поначалу он полагал, что всеблагой Отец, о котором говорят в церкви, проявит большой интерес ко всем его, Матвея, начинаниям. Он ожидал, что тот заметит его активное участие в церковной службе, его почитание икон и любовь к литургии. Он верил, что церковный Бог обратит внимание на его (спорадические) попытки помочь крестьянам в их тяжбе против его приемного отца, а потом тестя, оценит его трудолюбие и супружескую верность. Однако горький опыт убеждает его, что Богу нет до всего этого никакого дела. Более того, он позволяет умереть любимой жене Матвея — ограниченной, но хорошей женщине, а потом допускает и смерть его невинных детей. Всего за несколько дней божество, которое он любил, в чью доброту и всемогущество верил, лишает его жизнь всякого смысла, то ли подвергая его беспричинному наказанию, как нового Иова, то ли отказываясь защитить его от собственного же врага — дьявола. Лишь гораздо позже Матвей начинает понимать: Бог не наказывает его за проступки и не отдает в руки дьявола по той простой причине, что Бога — как и дьявола — нет вне человеческих представлений. Люди еще не «выстроили» своего коллективного бога братства. Матвей в конце концов понимает, каким глупцом он был, ожидая награды и наказания от воображаемого образа Отца, который он сам измыслил, и тоскуя по отцовской любви.
Не стоит забывать, однако, что Церковь некогда имела истинное божество в виде прекрасного идеала — Сына Человеческого, отдавшего жизнь «за други своя». В первые века христианства у Церкви был Бог, объединявший людей благой воли в единое тело — Христа. Однако этот «прекрасный Христос» был позднее поглощен своим авторитарным Отцом и раздроблен на бесчисленных идолов, в результате чего Церковь лишилась иконы для поклонения, вдохновляющей всех верующих. Пришло время упразднить все демиургические обломки Старого мира и его Церкви и начать поиски истинного Бога, который мог бы объединить все человечество в общем деле.
Осознав все это, Матвей решает отыскать образ бога, который соответствовал бы реальной жизни. Эти поиски нового образа для безоговорочного поклонения не означают, по мнению Матвея, что традиционная религиозная символика должна быть упразднена. Матвей ценит красоту литургии, особенно литургическое пение, так же как его ценили его первый приемный отец Ларион и друг Лариона Мигун. Однако пришла пора «выстроить» из «народа-богоносца» (Достоевский) народ-богостроитель. Воскрешение прекрасного Христа будет подобно рождению Человека, а труд народа-богостроителя подобенродам, в результате которых
будет произведен на свет новый Христос. Когда сказанное в Евангелии будет правильно понято, Христос снова станет вдохновлять людей, которые больше не позволят церковникам обманывать себя ложными догмами. Перенеся «пастыря-брата» на небеса, тем же самым отнимая его от земли, Церковь ясно высказала и продолжает высказывать жажду власти и недоверие к людям. Но при всем желании властвовать, Церковь не способна создать образ общего для всех Бога — а это единственный верный способ завладеть умами и сердцами людей. Церковь безнадежно устарела; она все еще пребывает во временах Ветхого Завета. Похоже, она не сознает, что божественное «самодержавие» было сведено на нет божеством Нового Завета —
