Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на не красящее его стремление к классовой исключительности, Матвей не принадлежит к прогнившей и умирающей аристократии. Антоний ему не отец, еще менее — духовный отец. Делец Титов также не может быть ему духовным отцом, хотя велика вероятность, что он его отец биологический. Матвей в душе не купец, пытающийся подкупить Бога и других «кредиторов», и он не склонен к разврату, как неустанный женолюбец Титов или сам себя ублажающий «медведь Миха». В конце концов Матвей прекращает столь характерные для плотского Старого мира поиски биологического отца, решив, что он будет сыном своего народа, а не одного человека. «Исповедь» говорит о том, что придут времена, когда биологические корни станут маловажными, поскольку все люди объединятся в одну большую семью, живущую в мире, ставшем домом для всех.
Психики, или люди души
Категория психиков среди персонажей «Исповеди» представлена духовно и физически хрупкими людьми, слишком кроткими и слабыми, чтобы противостоять злу несправедливости. Типичный пример — две женщины в доме Титова. Ни жена, ни дочь даже не помышляют восстать против домашнего тирана. Настасья Васильевна, жена Титова, — миловидная, но вечно хворающая женщина, чье слабое здоровье, вероятно, служит физическим выражением постоянно испытываемых ею душевных страданий. Об этом говорят и ее всегда печальные глаза. Ольга, дочь Титова, столь же слаба духовно и столь же смиренна. Когда Титов, вначале настроенный против брака Ольги с Матвеем (возможно, подозревая или зная, что тот его внебрачный сын), запрещает ей выходить за него замуж, она мгновенно подчиняется, только слезы выступают на глазах и «маленькая синенькая жилка» начинает биться на ее шее (246).
Ольга — хорошая жена для Матвея, она по-настоящему любит и жалеет его, понимая, что он одинок. Однако, удерживая его в четырех стенах их уютного дома, она препятствует его участию в каком бы то ни было общественно полезном деле и мешает ему обрести себя. Мелкобуржуазный индивидуализм Ольги особенно резко проявляется, когда она становится матерью и хочет «свить гнездышко для птенцов». Возрастающее и взаимное отчуждение супругов длится до самой смерти Ольги и связано с ее погруженностью в заботы о материальном благополучии своей семьи. Смерть Ольги знаменует ее окончательное подчинение законам природы, а страх перед «опасностями» жизни усиливает ее суеверность и фатализм. Во время второй беременности она убеждает себя, что ей суждено умереть, после чего действительно умирает, избежав таким образом трудноразрешимых конфликтов и сложных проблем жизни.
Несколько более сильной личностью является проститутка Татьяна — женщина, не утратившая чувства человеческого достоинства и солидарности с другими людьми, несмотря на свою унизительную профессию. Ее встреча с Матвеем — не сексуальный, а дружеский контакт двух людей, и это возвышает их встречу над обычными «животными отношениями» полов. Сила Таньки в ее честности и нежелании обманывать других. Она презирает лицемерие и не любит жаловаться на судьбу. И все же Танька принадлежит к жертвам жизни в Старом мире и никогда не сумеет изменить свою судьбу Она не способна к бунту, ищет скорее утешения, чем перемен, и находит его там же, где и все кроткие и слабые, — в лоне Церкви. «Добрая блудница», она без труда примиряет свою искреннюю религиозность с проституцией и ходит в церковь не только для обретения душевного покоя, но и для того, чтобы найти новых клиентов.
Самый привлекательный психик среди персонажей повести — приемный отец Матвея, предшествовавший Титову, дьячок Ларион. Он заботится о найденыше не потому, что подозревает, что это его ребенок, и не надеясь на награду от Бога за доброе дело, но потому, что обладает «женским сердцем», «до всех ласковым» (221). У него высокий, но звонкий голос, и он служит заупокойную службу с подлинным артистизмом. Его вера — еретическая в лучшем смысле этого слова. Так, споря со старообрядцами своего прихода, он утверждает, что дьявол — это не более чем «скотское в человеке» (228), «отражение духовной темноты» (227), и защищает свои взгляды с поистине огненным темпераментом — под стать своей ярко-рыжей шевелюре. Его друг Савелка Мигун придерживается тех же взглядов.
Однако Ларион не принадлежит к тем, кто изменяет порочные законы бытия Старого мира. Примечательно, что он больше ладит с животными, чем с людьми, поскольку «человека лаской не накормишь» (222). Хотя этот факт говорит не в пользу человеческой природы, а скорее в пользу Лариона и животного мира, ясно, что ему не хватает силы духа, характерной для истинного пневматика. Добрый дьячок — запойный пьяница, один из тех, кто предпочитает бежать от жизненных проблем, а не решать их. Тем не менее интуитивные прозрения Лариона весьма ценны, и Матвей многое черпает из них. Так, Ларион рассказывает мальчику о Христе — «дитяте, ослепительном красотою своею» (228), любящем людей, и тем самым дарит Матвею божественный образец, достойный воссоздания. Рассказывает он и о том, что «люди снова ищут Бога» (228), тем самым наводя на мысль о божественных задатках человека. Он учит думать о Боге не как «о нерукотворной иконе», а как об образе, который надлежит создать руками трудящихся масс. Возможно, Ларион, этот интуитивный богостроитель, предвидит время, когда русскому народу больше не понадобится искусство оплакивания мертвых — и те панихиды, которые он так любит, станут чудесной мелодией для бессмертного человечества, а не утешением для смертных, скорбящих об умерших.
Пневматики, или люди духа
Ницше, отмечая, что животные отличаются от людей тем, что не умеют смеяться, закрепил свою мысль остроумным выражением «звериная серьезность» (нем. tierischer Ernst); наш герой-рассказчик Матвей согласен с ним. Его вариант «скотина не смеется» (369) менее изящен, но суть его афоризма близка людям духа — все они хлебниковские смехачи, знающие, что смех обновляет мир[84]. Пневматики «Исповеди» высмеивают священных коров и столпы общества, трафаретные истины и фальшивые верования прошлого. К этой по-хорошему дерзкой категории людей относится Савелка Мигун, друг Лариона. Хотя он, как и Ларион, пьяница, его порок не столько бегство от жизни, сколько веселый протест против мещанства. Есть что-то люциферовское в старом шутнике Мигуне с его «воровскими развеселыми глазами», мигающими, словно «две темные
