Аз буки ведал - Василий Дворцов

- Так ты мне среднюю сектантскую или воровскую банду описываешь! У блататы ведь тоже все на страхе смерти завязано. Это уже совсем как-то не по-христиански, на страхе-то. Это уже простая круговая порука, подельничество...

- Что?! Что... ты сказал? Да если бы ты... не был там!..

Ну, положим, Глеба даже очень выкаченные глаза уже давно не пугали. И спрятанные за спину руки. Его это только обижало: остались вроде одни, вроде для честной такой беседы, без свидетелей и нервов. А получается как на собрании.

- Глеб. Прости меня. - Саша отсел. Вновь простучал по карманам, но сигарет больше не было.

Позади еловых зубцов слабо-слабо обозначился скорый уже рассвет. Где-то вовсю запела малиновка. О чем она? Гнездовой-то период давно кончился. Недалекая река напоминала о себе тонким слоем тумана, застелившимся над травой ощутимой свежестью. От такой напряженной ночи все тело гудело, и слегка подташнивало от крепкого чая. Доболтались. Глеб встал, потянулся в рост. И зачем, главное? Кто кого был должен в чем-то переубедить? Кому должен? Все от собственной неуверенности.

- О чем ты? Все нормально.

Но Саша не удержался. Наверное, из-за присутствия Юры:

- Прости. Зря я на тебя так давил. Ты все равно этого не поймешь, твоя... э-э-э... кровь запротестует. Потому что ты не русский.

Что тут можно было ответить?

Они шли бойко. Они - Глеб и Павел, тот самый крепыш-задира. Когда Глеб вежливо, подчеркнуто вежливо, попрощался с хозяевами, поблагодарил за угощение и науку, он отправился в сторону кордона. Если там "важные шишки" еще не отъехали, то оттуда к Семенову дорогу он теперь тоже знал. "Елки-палки! Совсем про баню забыл! А Филин-то поди ждал. Забыл... Или не забыл?.." Стоило ему на пару сотен метров отойти от затушенного "по-пионерски" останков кострища, как его догнал Павел. Повздыхал и предложил проводить. Ну так, на всякий там какой случай. Почти полчаса молчал. Потом разом вернулся к старой теме:

- Там ведь какая накладка вышла. Это ведь мой братан младший со своей Олькой на берегу были. Он все и напутал, решил, что вы заодно с теми парнями были. Он рассказал, а я закипел. Побегал тогда по лесу, побегал, а никого нет. Ну, еще и вспомнил, как вы тогда подозрительно реку перебредали... А тут у нас крест и меч на берегу стояли - их кто-то не просто сломал, а это... надругался, другими словами... Вот я уже ничего и не мог с собой сделать. Потом, конечно, стыдно было. Получилось, что все на одного.

Глеб рассмеялся. Надо же: "все на одного". Такое стало уже забываться. В том смысле, что "стыдно". Это уже давно норма.

- Ладно. Забыли. Только об одном прошу: ты больше тех не ищи. Это ведь даже не придурки, не отморозки. Это зомби. Ты для них только объект. Запомни, тебя мама не затем рожала, чтобы кто-то упражнялся в метании ножиков. А сам ты убивать не готов.

- Пока не готов.

- Ты вот когда вырастешь, когда женишься, когда родишь и подержишь на руках ма-аленькую такую капельку, вот тогда и хорохорься. "Пока"!

- Но вы-то, когда были в "Белом доме", - убивали?

- Кого?

- Ну, этих гадов.

- Не успел.

- Жаль!

Глеб остановился. Посмотрел по сторонам. Они стояли на уже косо подсвеченной снизу маленьким красным солнышком округлой верхушке лысой горы. Теперь впереди предстоял долгий-долгий спуск. Он похлопал Павла по плечу.

- Шагай назад, балда! Спасибо за проводы.

Глава пятнадцатая

...Алтай - центр Земли. Вот идет человек по огромному, в низкой легкой бледно-фиолетовой дымке, такому серебристо-серому на свету и васильковому, в длинных тенях, бесконечному каменистому полю. Вдыхает полынную сырость. Брусничку подбирает. Идет и думает: кто он? Кто? До сегодняшнего дня и не сомневался - русский. Правда, еще и татарин. Жили ли эти прилагательное и существительное мирно? Когда как... Но при всем этом сие было его личной, очень интимной темой. Ее никак нельзя было поведать никому "нетакому": смешно, но ни отцу, ни матери. В двадцать один год ему вдруг сильно захотелось обрести в себе цельность. Но все, молодые и не очень, московские националисты не смогли дать именно той, искомой им чистой радости познания своего рода. Ожидаемой чистоты и ясности личной судьбы в судьбе народа. Этакой древней, густо спящей в его крови прадедовской степной, ковыльно-пожарной воли и мужественности гордого, бесприютного патриаршества. От их разговоров о героях ислама до него не доходил тот, может быть, и выдуманный им самим, но столь желаемый вкус утонченной, изысканнейшей культуры ночных душевных соприкосновений с мудростью Великого Востока. Где же был тот античный дух, так алмазно сверкавший на россыпях халифатов и ханств? Все происходило слишком просто, слишком буднично. То, что полюбил в книгах, не имело продолжения в людях. Наверное, ему просто не повезло со встречей. Но что тут можно назвать везением? Для не способного к однозначности полукровки?.. А от него требовалась тупо воспаляемая обязательными ежедневными упражнениями в самых жестких матах "трехвековая" ненависть ко всему русскому. Это в центре-то Москвы! Одна Шаболовка только чего стоила - с ее "татарской полудирекцией"... Ненависть к русским... То есть для него конкретно: сына к собственной матери. К ее жертвенной и терпеливо-нежной, на протяжении всей жизни, любви к отцу... Который сам как раз и порвал с корнями и по-татарски уперто считал себя только "советским"... Неужели ему так и оставаться полукровкой? А что же тогда произошло при крещении?

Лесничий кордон был еще полуприкрыт соснами, когда Глеб увидел отъезжающую от него по дороге в район колонну автомашин. Впереди два "уаза", "санитарка", "КамАЗ" с будкой, еще "уаз". И догоняющая всех "нива". Белая "нива"... Глеб притормозил. Что-то теперь вот не очень-то и захотелось на кордон. Пусть там хоть объедки уберут. А не то ведь и его угощать будут. С барского стола. Вместе с лайками... Он свернул с тропинки в лес. Медленно-медленно покружил между деревьями, что-то там ища- то ли грибы, то ли костянику. Лес был пуст, кроме старых шишек, ничего на глаза не попадалось. Где-то недалеко по сухому стволу звучно колотился головой дятел... Это сравнение немного позабавило, сняло тупиковую обиду на то, что он в этом мире не самый дорогой гость. В самом-то деле! Ну конечно, он очень пострадавший, очень тонко болящий за эту землю и за этот народ, можно сказать, о своей Родине только и мучающийся человек. Разве это кто отрицает? Многие даже сами постоянно ему об этом напоминают. И что? Эту язву, конечно же, можно и превратить в очень неплохой приработок: нищие вон как по-своему процветают. Но... А вдруг да позволить себе отдохнуть? Припасть к груди, и обязательно помягче, и пусть тебе перебирают волосы, капают на темя слезинками. И ты тогда сможешь только сам себе ужасаться - ах-ах! - да, столько же ты пережил, какое ты перетерпел! Жалейте меня, жалейте! Я такой усталый, несчастный и... хороший... "Глеб - московский гость"... Да. Точно. Так она и представила. Пора идти к Анюшкину. Помочь помыть посуду. Тому уже наверняка это надоело. За десять-то лет.

Анюшкин действительно нес от реки огромную качающуюся кипу мисок. Из промокшего кармана брюк торчали мытые ложки и вилки. Сытые собаки даже не повернулись в сторону Глеба. Он, ничего в их карих глазах толком не умеющий, теперь и подавно никак не интересовал. Глеб подхватил часть мисок.

- Вот хорошо! Хорошо, что пришли, хорошо, что помогаете... За мной!Анюшкин кивком поманил его в сарай.

Глеб тут был в первый раз: темное, безо всяких окошек, длинное помещение внутри все состояло из полок и стеллажей. Инструменты, конская упряжь, запасы зимней одежды, колеса, аккумуляторы, отдельно, подвешенные к балке - от мышей, - мешки с провизией, спальники, веревки и керосиновые лампы... Пахло паклей, олифой и дегтем... Здесь запасов хватило бы на жизнеобеспечение целой роты. Да и каски тоже были...

- Тут у нас все богатство. Семен страшно не любит, когда здесь чужие бывают. Но сейчас опять запил. Третий день. Да. Так он мучается, так мучается, в конце второй недели обычно даже встать не может. Я на него, извините за подробности, ватные штаны натягиваю, он в них так и ходит под себя. До горшка даже не дотягивает. Потом еще неделю-две выбирается. Хорошо, тут одна старушка есть, подобрала для него смесь из травок. Очень помогает иначе бы сердце порвалось.

- Хорошая старушка не бабой Таней зовется?

- А вы про нее уже слыхали?

- Даже познакомился. У теплого ручья. И ночевал там даже.

- А! Вы уже местные тайны постигать начали. Да. Она ведь далеко не каждого привечает, не каждого... А в вас что-то нашла созвучное. Что? Как сами-то думаете?

- То же, что и вы, - тотем. Змею.

- Это вы очень верно сказали! А я ведь тут окончательно разгадал, откуда ваш "хозяин" в снах берется. По ошибке-то начал с греков, но потом вдруг сообразил: если есть предки-новгородцы, то на Севере надо бы и искать. И вот: "Золото нибелунгов"! А? Там герой Зигфрид убивает гигантского змея Фафнера, чтобы овладеть золотом подземелий! И там же есть еще один ваш момент: отец Зигфрида, Зигмунд, в раннем детстве получил посвящение - надел на себя заколдованную шкуру волка и потом не мог снять ее всю жизнь! Волк и змей - вот где они сошлись так близко! А? Каково?