Стальная петля - Роман Глушков

А солнце сегодня всходило яркое, разительно контрастируя своей жизнерадостностью с тем настроением, которое охватит Жорика, когда он очнется и поймет, в какую передрягу угодил. Светило едва вынырнуло из-за горизонта, а я уже начал обретать невидимость! Неплохое начало для не сулившего пока ничего хорошего дня.

Еще через четверть часа мне уже можно было в открытую прогуливаться вдоль солнечной стороны церкви. Но вместо этого я, немного поколебавшись, решил подыграть узловикам, обязанным вот-вот выйти на подступы к храму. Устранив маячившего на крыше наблюдателя, пока он не засек противника и не поднял тревогу, я окажу услугу и приору Глебу, и Жорику. Рискованно, но дело того определенно стоило.

Для человека, способного взобраться по ванте на арку Живописного моста, вскарабкаться на Неопалимую Купину было значительно проще. Изобилие выступов и наклонная поверхность церковных стен являлись хорошим подспорьем для не пользующегося страховкой скалолаза.

Обойдя церковь так, чтобы солнце светило мне в спину, я взял разбег и рванул к одной из пилястр – стоек вписанного в облик здания «треножника». Ее крутой и ровный бок был расположен к земле под углом градусов в шестьдесят, и я рассчитывал преодолеть с разгона порядка трех четвертей этого расстояния. А остаток проползти по-обезьяньи, цепляясь пальцами за кромки пилястры.

Скалолазные кроссовки и горнострелковые перчатки позволили мне осуществить задуманное почти идеально. Почти – потому что, каким бы проворным я ни был, проделать восхождение абсолютно без шума мне не удалось. Но когда всполошившийся дозорный нарисовался у края крыши, на который я планировал выбраться, я уже замер без движения, ухватившись за карниз, окаймлявший пилястровую вершину.

Передвигающийся для пущей незаметности на корточках праведник окинул взглядом восточную стену, потом – подступы к ней, но не обнаружил повисшего неподалеку меня. Затем, видимо, решив, что подозрительный шум доносился изнутри церкви, сектант вернулся на пост и, улегшись ко мне левым боком, продолжил прерванное наблюдение.

Стараясь больше не шуметь, я подтянулся и перебрался с карниза на свод широкой арки – одной из четырех, в которых располагались главные храмовые окна, выходящие по одному на каждую сторону света. Обретя под ногами твердую опору, я позволил себе немного передохнуть и отдышаться. После чего снял с пояса нож и, стараясь не греметь, ступая по ржавой кровельной жести, начал шаг за шагом подкрадываться к кольцеобразной площадке, опоясывавшей барабан с маковкой. На этой удобной для наблюдения точке и устроился таращившийся вдаль праведник.

Он укрылся в отбрасываемой куполом тени, и я, ступив в нее, вмиг лишился своего главного преимущества – невидимости. Но, поскольку сектант пребывал в невыгодной для рукопашной схватки позиции – лежа лицом вниз – и совершенно не ожидал, что его атакуют, поэтому и времени на расправу у меня ушло немного.

Бросок! Колено упереть противнику между лопаток, резко оттянуть ему голову за волосы назад, а потом столь же молниеносно рассечь ножом вражеское горло…

За пять лет жизни в Зоне я проделываю это далеко не впервые, так что кое-какой навык имеется. Праведник дергается и пытается закричать, но лишь выплескивает из своей глубокой раны брызги липкой, теплой крови. Я изо всех сил сдерживаю бьющегося в конвульсиях дозорного, стараясь, чтобы он не колотил руками и ногами по площадке. Эти удары можно запросто расслышать и у стен церкви, и внутри ее. Хрипы умирающего – тоже, но уже с меньшей вероятностью.

Борясь с ним, я заодно поглядываю в узкие окошечки купольного барабана, не начался ли переполох, но отсюда не разглядеть происходящее в храме. Что скорее хорошо, нежели плохо. Раз я не вижу врагов, значит, и они не видят меня. А поднятый нашей короткой борьбой шум быстро утихает. Моя обескровленная жертва слабеет с каждой секундой, пока в итоге не издает последний хрип и, обмякнув, не замирает навсегда.

Я тоже застываю неподвижно и весь обращаюсь в слух. Проходит четверть минуты, но грохота ворот не слышно и выбегающих наружу праведников не видно. Что ж, значит, можно вновь переползать на солнечную сторону церкви и подглядеть в восточное окно, как обстоят дела у брата Георгия. Я оставляю труп лежать в тени и аккуратно спускаюсь с наблюдательной площадки туда, где взятая мной штурмом пилястра примыкает к оконной арке…

В Неопалимой Купине царили разгром и запустение, но винить в них следовало не Дьякона и его банду. Похоже, церковь была разграблена и подвергнута вандализму очень давно, еще до того, как ее облюбовал «Пламенный Крест». Наоборот, с приходом сектантов в ней был наведен относительный порядок. Они вышвырнули всю разбитую мебель, смели обломки штукатурки и осколки стекол, а также соорудили вместо выбитых дверей новые, которые, судя по их массивности, были сварены из танковой брони. Короче говоря, праведники сразу же красноречиво продемонстрировали Сосновому Бору, кто отныне в этом храме хозяин.

Сектанты подвергли храм и другим преобразованиям, вот только их уже никак нельзя было назвать благими. Избавившись вместе с разгромленным убранством от всех иконостасов, Дьякон со товарищи покрыли обшарпанные церковные стены новыми росписями, и близко не похожими на старинную иконопись. Многочисленные гербы «Пламенного Креста» перемежались на тех картинах с граффити на темы Апокалипсиса (надо заметить, изображенном довольно талантливо) и цитатами как библейскими, так и, очевидно, взятыми из проповедей самого Дьякона.

В центре храма возвышался новый алтарь – гигантский, отлитый из бетона и покрытый бурыми пятнами запекшейся крови. Приделанные к нему четыре железных цепи с кандальными кольцами явственно указывали на то, кем оставлены эти кровавые отметины. И повсюду, где только можно, стояли зажженные свечи. Полсотни или даже больше толстых, грубо слепленных и покрытых бугристыми потеками свечей. Сегодня такие можно увидеть разве что в исторических кинофильмах. Где, любопытно, сектанты раздобыли столько воска, чтобы сделать свои светильники? Неужто доставили столь специфический товар из-за Барьера? Или это не воск, а стеарин, полученный из человеческого жира? Зная повадки Дьякона, я ничуть не удивлюсь и такому происхождению его ритуальных аксессуаров.

А вот и наш незабвенный Жорик! Все еще лежит, бедолага, связанный на полу у алтаря, в обнимку с дрыном, на котором его сюда приволокли и который сектанты затем поленились вытащить. Или все-таки не бедолага, а счастливчик? Он до сих пор не очнулся и потому пребывал в блаженном неведении того, что его вскорости ожидает. Посттелепортационная кома для него сейчас настоящее везение. Чем больше проваляется в ней Дюймовый, тем меньше придется на его долю пыток. А посчастливится, так он и вовсе погибнет, не успев толком сообразить, куда попал и что с ним вытворяют палачи.

Было очевидно, что у них все давно готово к проведению обряда. И теперь дюжина сектантов, нацепив поверх доспехов церемониальные балахоны, собралась в кружок и вела оживленную беседу, ожидая, когда жертва придет в себя. Надо полагать, Жорика уже не раз пытались привести в чувство, но безуспешно. Вряд ли фанатикам присуще терпение, а особенно когда поблизости шастают враги. Однако приносить в жертву коматозника было для праведников все равно что пить холодное пиво на зимней рыбалке – спорное удовольствие или, образно говоря, швыряние денег на ветер. Терзаемая жертва должна брыкаться, блажить и умолять о пощаде. Лишь это способно по-настоящему согреть кровь адепта «Пламенного Креста», как водочка и горячий чай согревают любителя подледного лова.

Постойте-ка! А кого это я вижу среди праведников? Уж не Дьякона ли собственной персоной?

Матерь божья – и впрямь он! Солидная добыча намечается нынче у приора Глеба… если, конечно, он успеет-таки прибыть к Неопалимой Купине до полудня! Давненько не виделись, Дьякон! А говорили, будто ты засел безвылазно в Чернобыле и теперь носу не кажешь в другие локации. Брешут, стало быть, сталкеры: и тебе, как всем бродягам Пятизонья, не сидится на одном месте. Такое может позволить себе лишь замшелый Упырь, да и то потому, что в его возрасте уже не до скитаний по здешним суровым краям.

Длиннобородый, коренастый пророк праведников сидел на скамье у стены и молчал, в то время как одиннадцать его сподвижников, наоборот, вели о чем-то жаркий спор. Я узнал в дрожащем мерцании свечей уже знакомых мне Елифаза, Иафета, Рагава и Узала. Последний размахивал руками и тараторил энергичнее остальных, как и тогда, у «тамбура», толкуя что-то о божественных знамениях и прочих малоинтересных для меня вещах. При этом Узал непрестанно оборачивался и бросал на пророка подобострастные взоры, видимо, призывая того себе в поддержку. Но Дьякон упорно отмалчивался, явно не желая вступать в дискуссию, хотя, судя по выражению его лица, она вызывала у него некоторый интерес.