Мой полицейский - Бетан Робертс

Я как раз откашлялся, когда она сказала:

– Мистер Хэзлвуд, мне очень жаль, если я доставила вам неприятности.

Она схватилась за край юбки – на ней снова был лимонный наряд – натянула его на колени и пошевелила ногами.

– Это был такой долгий обед с мистером Хоутоном, и я сказала себе, что обычно это означает неприятности. – Ее глаза были широко раскрыты. – А потом я вспомнила, что недавно упомянула ваш портретный проект при мистере Хоутоне, и он выглядел так странно, когда я это сказала… И я подумала: не сболтнула ли я лишнего?

Я спросил ее, что именно она ему сказала.

– Ничего существенного.

Я сел на край стола, желая снисходительно улыбнуться ей и таким образом казаться могущественным, хотя по сути, я был безобиден. Но бог знает, какое выражение было у меня на лице – наверное, полное ужаса, когда я ответил:

– Вы должны были что-то сказать.

– Он спросил меня, не задумываетесь ли вы о чем-нибудь новом. Кажется, он так выразился. Но мы просто… разговаривали. Иногда он задавал мне вопросы.

– Задавал вам вопросы?

– После того, как вы ушли домой. Он пришел сюда и спрашивал меня кое о чем.

– О чем?

– О всяких глупостях. Ну, знаете. – Она застенчиво похлопала глазами и посмотрела в пол, но я все еще не мог уловить смысл.

– Ну, знаете, – повторила она, – всякие сплетни.

Сплетни? Я хотел закричать. Хоутон сплетничает? А затем меня осенило.

– Вы хотите сказать, что старый Хоутон приходит сюда и флиртует с вами?

Она издала то, что можно описать как хихиканье.

– Полагаю, это можно так назвать.

Я мог представить это слишком ясно. Он склоняется над ее плечом. Она снимает эти крылатые очки, и ее дыхание касается его горячих рук. И это совершенно сбило меня с толку. Настолько, что я не мог придумать, что еще сказать.

Последовало долгое молчание. Затем Джеки заговорила:

– Ничего серьезного, мистер Хэзлвуд. Он женатый мужчина. Это просто забавно.

– Мне это не кажется забавным.

– Пожалуйста, не сердитесь, мистер Хэзлвуд. Мне очень жаль, если я доставила неприятности.

– Вы не доставили, – заявил я. – Но я предпочел бы, чтобы вы не упоминали о портретном проекте во время ваших… разговоров с Хоутоном. Этот проект находится в зачаточном состоянии, и никому об этом пока не нужно слышать.

– Я не сказала ему ничего такого.

– Хорошо.

– Только о том симпатичном полицейском. Ничего больше.

Я, конечно, старался не вздрогнуть. Джеки снова поправила юбку. Несмотря на ее тщательно подобранный наряд, ногти у нее обгрызены. Я уставился на эти рваные обрубки и сумел сказать:

– Ничего страшного. Просто мне лучше самому представить проект мистеру Хоутону, когда буду готов.

– Я понимаю.

Я сказал ей, что она может идти. У двери она повторила:

– Я понимаю, мистер Хэзлвуд. Я ничего не скажу.

И она ушла.

Теперь, дома, я думаю о квартирной хозяйке Майкла. Миссис Эсме Оуэнс, вдове. Она жила внизу, не задавала вопросов, вязала бесконечные носки для бедняков и по пятницам пекла рыбный пирог Майклу, который, как он клялся, был восхитителен. Он всегда говорил, что она была благоразумна. Она видела кое-что на войне, старая Эсме, и ничто не могло ее шокировать. В обмен на его компанию она предложила свое молчание. Она, должно быть, обратила внимание на мои частые визиты и размышляла о том, чем объяснялось отсутствие Майкла дома каждую среду вечером.

Но я часто задавался вопросом, кто писал эти письма Майклу. Он сказал, что это были люди, которых мы не знали, профессиональная организация, которая, вероятно, хорошо зарабатывала на шантажировании гомосексуалистов. В первом письме не было ничего по существу: ВИДЕЛ ТЕБЯ В «РОДИСЕ» С РЕНТОМ. ЗА МОЛЧАНИЕ ПРИШЛИ ПЯТЬ ФУНТОВ К ПЯТНИЦЕ. Адресом был дом в Вест-Хоуве. Праведное негодование заставило нас вместе отправиться туда в воскресный день без всякого плана, без малейшего представления о том, что мы делаем. Как только мы несколько раз прошли мимо двери, поняли, что там совершенно пусто. Именно эта пустота заставила меня внезапно осознать серьезность ситуации. Эта угроза была безликой. Это было что-то, чего мы не могли видеть, не говоря уже о том, чтобы бороться. Мы возвращались домой в тишине. Хотя я пытался сказать ему, чтобы он этого не делал, Майкл отправил деньги. Я знал, что у него не было выбора, но чувствовал, что должен быть голосом несогласия. Он отказался обсуждать это дальше.

Несколько недель спустя я нашел в его квартире еще одну записку, и за это время цена молчания удвоилась. Через два месяца после того, первого, письма Майкл покончил с собой.

Так что иногда я действительно задаюсь вопросом о миссис Эсме Оуэнс и ее рассудительности. На похоронах Майкла она была в очень дорогой меховой накидке и вела себя гораздо безумнее, чем это было необходимо для хозяйки.

15 октября 1957 года

Эта история с матерью очень отвлекала. В воскресенье вечером, лежа в постели без сна, я был убежден, что ей осталось всего несколько дней и я должен подготовиться к ее смерти. Но в понедельник я подумал, что, возможно, в худшем случае она будет долго болеть, и мне следует привезти ее в Брайтон, чтобы можно было ухаживать за ней. Я даже заглянул в окно Кьюбитта и Уэста по дороге домой из музея, чтобы посмотреть, нет ли свободных квартир рядом с моей. Однако к сегодняшнему утру я решил, что мама относится к тому типу стариков, которые, вероятно, проживут еще несколько лет, прежде чем потребуется мое вмешательство. Тем не менее я решил, что должен, по крайней мере, попросить ее переехать сюда, хотя бы для того, чтобы проявить заботу. И сегодня вечером я сел за стол, поставил рядом джин с тоником и собрался написать письмо на этот счет, когда раздался звонок.

В то же время на следующей неделе. Я улыбнулся. Несмотря на то что я отвлекся из-за болезни мамы, я, конечно, ждал его и подготовил гостевую комнату. Но только при звуке зуммера я признался себе, что, несмотря на то что в прошлый раз отпустил его, я ждал возвращения своего полицейского.

Я сидел несколько мгновений и наслаждался ожиданием его появления. Я не торопился и даже перечитал то, что написал. «Дорогая мама, – начал я, – надеюсь, ты не подумаешь, что я вмешиваюсь или паникую из-за состояния твоего здоровья». Хотя, конечно, я делал и то и другое.

Еще один звонок. На этот раз длинная нетерпеливая