Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - Ивлин Во

не был отвратительным – в отличие от большинства напитков, которыми его угощали в Бразилии, питье было скорее приятным, с оттенками меда и черного хлеба. Хенти откинулся на спину в гамаке, чувствуя непривычное удовлетворение. Может быть, поисковая партия уже в нескольких минутах пути от них. Теплая сонливость медленно овладевала им. Звучание песни то усиливалось, то затихало, укачивало, убаюкивало. Ему предложили еще одну чашу пивари, и он вернул ее пустой. Когда шириана пустились в пляс вокруг костра, он уже лежал, вытянувшись во весь рост и наблюдая за игрой теней на тростниковых стенах. Затем он закрыл глаза, подумал об Англии, о жене и погрузился в глубокий сон.

Он очнулся все в той же хижине с ощущением, что проспал обычный час своего пробуждения. По солнцу он определил, что уже давно перевалило за полдень. Вокруг не было ни души. Он взглянул на часы, но, к его удивлению, часов на запястье не оказалось. Хенти решил, что оставил их в доме еще до того, как отправился на пирушку.

«Должно быть, вечером я порядком набрался, – подумал он. – Коварное, однако, пойло». Голова его разламывалась, и он боялся возвращения лихорадки. Поднявшись на ноги, он обнаружил, что стоит с трудом; походка была нетвердой, мысли путались, как в первые недели выздоровления. По пути через саванну ему не раз приходилось останавливаться и, закрыв глаза, переводить дыхание. Добравшись до дома, он увидел мистера Макмастера.

– Увы, друг мой, на сегодняшнее чтение вы опоздали. До заката осталось каких-то полчаса. Как вы себя чувствуете?

– Омерзительно. Этот напиток решительно не по мне.

– Я дам вам кое-что, вам сразу полегчает. В лесу есть средства для всего – и чтобы взбодриться, и чтобы заснуть.

– Вы случайно не видели мои часы?

– Вы их потеряли?

– Должно быть. Я был уверен, что надел их. Слушайте, мне кажется, что я никогда в жизни не спал так долго.

– Разве что когда вы были младенцем. Знаете, как долго вы спали? Два дня.

– Чепуха. Не мог я столько проспать.

– Так и было, уверяю вас. Вы спали очень долго. Какая жалость, что вы не застали наших гостей.

– Гостей?

– Ну да, я об этом и толкую. Пока вы спали, мне скучать не пришлось. Трое мужчин пришли из внешнего мира. Англичане. Такая досада, что вы с ними не встретились. А для них в особенности, ведь они так хотели вас увидеть. Но что я мог поделать? Вы спали как убитый. Они проделали такой путь, чтобы найти вас, так что я – я знал, вы не стали бы возражать, – подарил им на память ваши часы. Они хотели привезти что-нибудь домой для вашей жены, которая предложила большое вознаграждение за любые сведения о вас. Так что они остались довольны. Еще они сделали пару фотографий креста, который я установил в честь вашего прибытия. Это им тоже понравилось. Оказалось, их так легко порадовать. Но вряд ли они вновь посетят нас, тут такая уединенная жизнь… никаких развлечений кроме чтения… Не думаю, что когда-нибудь кто-то еще навестит нас… ну-ну, полно, сейчас я принесу лекарство, и вам мигом полегчает. У вас все еще болит голова, не так ли? Сегодня никакого Диккенса… но завтра… и послезавтра… и послепослезавтра… Давайте перечтем «Крошку Доррит». В этой книге есть такие места, – когда я слышу их, то не могу удержаться от слез.

Не в своей тарелке

I

Рип достиг уже почтенного возраста, когда ему разонравилось заводить новые знакомства. Он жил в свое удовольствие между Нью-Йорком и более или менее американизированными частями Европы и повсюду, в зависимости от сезона, находил достаточное количество старых знакомых, чтобы развлекаться без особых усилий. Вот уже пятнадцать лет подряд он обедал у Марго Метроленд в течение первой недели своего пребывания в Лондоне и всегда мог быть уверен, что встретит у нее шесть или восемь знакомых и приветливых лиц. Правда, порой попадались какие-то чужаки, но они проходили мимо и исчезали из памяти, оставляя по себе не большее впечатление, чем смена слуг в отеле, где он останавливался.

Однако нынче вечером, войдя в гостиную и не успев еще поприветствовать хозяйку или кивнуть Аластору Трамптингтону, он ощутил поблизости нечто чуждое и тревожное. Окинув взглядов собравшихся, он убедился, что его тревога не беспочвенна. Все мужчины, кроме одного, стояли. В основном это были старые приятели и горстка новичков – неуклюжих и совершенно незначительных молодых людей, но фигура сидящего мгновенно привлекла его внимание и заморозила его вежливую улыбку. Это был дородный пожилой мужчина, довольно лысый, с широким белым лицом, простиравшимся вниз далеко за пределы нормы. Как Матушка Бегемотиха из «Тигренка Тима» или манишка на карикатуре Дюморье[103]. В глубине лица виднелся малиновый ухмыляющийся рот, а над ним бегающие глазки с осуждающим взглядом – точь-в-точь как у временного дворецкого, пойманного на краже сорочек.

Леди Метроленд редко оскорбляла светскость своих гостей, представляя их друг другу.

– Дорогой Рип, – сказала она. – Как я рада снова вас видеть. Я, знаете ли, ради вас собрала всю банду. – А затем, заметив, что его взгляд сфокусировался на незнакомце, спохватилась: – Это доктор Какофилос, а это мистер Ван Винкль. Доктор Какофилос, – прибавила она, – великий волшебник. Его привела Нора, не представляю зачем.

– Мошенник?

– Волшебник. Нора утверждает, что для него нет ничего невозможного.

– Как поживаете?

– Твори свою волю, таков да будет весь закон, – произнес доктор Какофилос тонким голосом кокни.

– Э?..

– Ответа не требует. Если пожелаете, правильно было бы сказать: «Любовь есть закон, любовь в согласии с волей»[104].

– Понимаю.

– Вам необычайно повезло. Большинство людей – слепцы.

– Знаете что? – вставила леди Метроленд. – Давайте-ка все пообедаем.

Потребовался целый час обильной еды и питья, чтобы Рип снова почувствовал себя непринужденно. Его посадили очень удобно – между двумя дамами, представительницами его поколения, с каждой из которых у него в свое время был роман, но даже их добродушные сплетни не смогли полностью завладеть его вниманием, и он поймал себя на том, что неотрывно смотрит через стол – туда, где в десяти местах от него доктор Какофилос стращал пучеглазую дебютантку, лишенную всякого подобия интеллекта. Чуть позже, однако, вино и реминисценции взыграли в нем. Он припомнил, что воспитан в истинно католическом духе, и по этой причине ему нет нужды бояться черной магии. Он вспомнил, что богат и пребывает в добром здравии, что ни одна из его женщин не питала к нему злых чувств (а что это, как