Карнавал - Сергей Герасимов

Она заметила новые нотки в своем голосе. Ее голос заставлял подчиняться. Так говорят люди, привыкшие повелевать.

– Да что рассказывать, – подчинился таксист, – не жизнь, а тоска зеленая.

– Правда, тоска, – согласилась Одноклеточная.

– Хоть бы случилось что, – продолжал таксист. – У людей жизнь интересная – все время то заговор, то переворот, то просто заварушка. А у нас болото, ничего такое.

– Ничего что?

– Это у меня приговорка такая.

– Тебе силу некуда девать?

Она протянула руку и пощупала бицепсы:

– А ты здоровый. И кулаки какие! Вижу, приходилось подраться?

– А то нет! – обрадовался таксист.

– Тогда гуляй по ночам. Что ж ты не гуляешь? Так и молодость пройдет.

– По ночам жена не пускает. А я бы пошел – знаю, интересно бывает. У меня друг ходит, так ему нос сломали. С тех пор успокоиться не может. Пока, говорит, троим носы не сломаю – не успокоюсь. Может, и вправду война начнется?

– Ты бы хотел?

– Хотел бы, но не здесь, а где-нибудь подальше.

– За семью боишься?

– Не, чтоб подальше сбежать. У меня сын, но и сына оставлю. Что это за мужик, если ни с кем не дерется?

– А ты пей.

– А я и пью, только не в удовольствие.

– Точно говоришь, – согласилась Одноклеточная, – без риска жизнь не в удовольствие. А ты чего едешь так медленно – боишься?

– Посты на дорогах, – сказал таксист.

– Боишься?

– Посты на дорогах, – повторил таксист с тупой угрюмостью человека, доходящего до элементарных истин своим умом.

– Поедешь быстро – они не догонят. Или боишься?

Таксист прибавил скорость. Одноклеточная наблюдала за его движениями. Раньше она никогда не водила машину. Теперь пришло время научиться.

Скорость поднялась до ста двадцати.

– Ну как, боюсь?

– Ты хорошо водишь, молодец, – сказала Одноклеточная, – Я тебе хорошо заплачу. У меня дача за городом, покатаемся и поедем туда. Или тебе только деньги нужны?

Таксист ухмыльнулся.

– На деньги мне плевать. От них счастья не бывает.

– Вижу, – сказала Одноклеточная, – что ты настоящий мужик. Таких я люблю. Таких сейчас мало осталось.

Таксист вдруг воодушевился и стал путано рассказывать о своей жене и матери. Эти, по его словам, большие стервы, высасывают из него деньги, а жизни не дают. Ну, жену-то он, положим, бьет, а мать не может. Она этим и пользуется.

– Бедный ты мой, – сказала Одноклеточная и обняла его за шею одной рукой, – ты терпишь, терпишь. Я бы так не выдержала.

– Где твоя дача? – спросил таксист.

– Не спеши, а то споткнешься. Дай, я сама сяду за руль, сама покажу.

– Не дам.

– Не бойся, я мимо дороги не проеду.

Таксист снизил скорость до шестидесяти. На дороге не было никого.

– Давай, садись мне на колени.

– Успеешь, дурак. Я сказала, пусти меня за руль.

Они поменялись местами.

– Ты не очень гони, – сказал таксист, – или тебе не впервой?

– Не впервой, – ответила Одноклеточная, – сейчас сам увидишь.

Она повторяло только что виденные движения. Вести машину было удивительно просто. Вначале каждое движение контролировалось сознанием, но потом проваливалось куда-то вглубь и выполнялось само собой. Через две минуты она уже вела машину не думая.

– Ну как, – сказал таксист, – покаталась?

Одноклеточная прибавила скорость и свернула на боковую дорогу. Боковая дорога уходила в лес и вела неизвестно куда.

Она снова прибавила скорость.

– Не сходи с ума, – сказал таксист, – здесь много поворотов, а дороги ты не знаешь.

– Видно?

– Видно.

– А я не боюсь. Я была мастером спорта, пока однажды не сбила одного дедулю. С тех пор не выступала и не была за рулем.

– И это видно. Видно, что отвыкла.

Машина шла на предельной скорости.

– Ну как, красиво? – спросила Одноклеточная.

– Красиво, как на картинке.

– Смотри, какая у меня реакция, – сказала Одноклеточная и вписалась еще в один опасный поворот.

– У меня не хуже, – ответил таксист.

– Спорим?

– Спорим.

– Тогда так, – сказал Одноклеточная, – я считаю до трех. На счете три я тебя ударю. А ты не успеешь ударить меня раньше или увернуться.

– Чего ты сказала? – удивился таксист.

– Раз.

– Тормози.

– Два.

– Останови машину, я сказал!

– Три.

Она ударила не глядя и не снижая скорости. Машина немного вильнула и снова выровнялась.

– Ну как, воин, – спросила Одноклеточная, – ты еще меня слышишь?

Таксист молчал.

Она остановила машину и положила голову на грудь. Ей хотелось плакать, но она не могла.

Есть люди добрые.

Есть люди жестокие, как хирургический скальпель.

Есть люди жестокие, как гремучие змеи.

Есть люди, жестокость которых несравнима ни с чем, кроме человеческой жестокости.

На каком из этих уровней находилась она сейчас? И закончится ли это когда-нибудь? Когда?

Если бы это чувство пришло к ней вечером, она бы не смогла заснуть. Если бы ночью – она бы проснулась. Проснулась, испугавшись самой себя, как пугаются дети, придумывая формы и названия ночным теням. Все то же ночное чувство радости от разрушения дворцов. Ночное чувство, пришедшее днем, и потому видимое во всех деталях.

Она подняла голову. Невысокий лесок уже был наполнен птичьим пеньем, хотя еще не собирался зеленеть. Как-то вдруг пришла в этот раз весна, подумала она. Какой хороший день. Нет, пока еще утро. И какая тишина. Когда становится так тихо, то невозможно поверить, что Бог – всего лишь случайность, не совпадающая с нашим представлением о случайности. Тишина противоречит рационализму. И пенье птиц только подчеркивает тишину.

Она вытащило тело из машины. Тело еще жило. Ничего, он отойдет, он сильный мужчина. Она положила тело в придорожную грязь. Грязь была плотной, как застывающий гипс. Невдалеке в грязь вдавливалась колея – на такую глубину, что неясно было, как та машина выбралась. Одноклеточная несколько раз похлопала тело по щекам. Тело открыло глаза. Глаза просветлели и внезапно взорвались испугом, как две осколочные гранаты.

– Ну как, воин, – повторила Одноклеточная, – ты меня слышишь?

Таксист молчал.

– Значит, вот что я тебе скажу, – продолжила Одноклеточная. – Я из общества Охраны женщин. Это тайное общество. Не слышал о таком?

– Нет.

– Теперь знай. Мы вычисляем мужчин, которые издеваются над женами, пользуясь своей силой. И знаешь, что мы с ними делаем?

– Не знаю.

– Это хорошо, что не знаешь. Но я могу тебе объяснить. Или не надо?

– Не надо, – ответил таксист.

– Это сейчас не надо. Но если мы с тобой встретимся в следующий раз… Ты все понял?

– Понял.

– Тогда я забираю машину, а тебя оставлю здесь. Как-нибудь доберешься. Люби сына, жену и мать и отдавай им деньги. Вот тогда ты будешь настоящим мужчиной. Сегодня было последнее предупреждение. Последнее.

Обратно она ехала гораздо медленнее. На дороге появились машины, пока немного. Хотелось поиграть с ним, как играют в парках незнакомые собаки. Она чувствовала машину не хуже, чем собственное тело. Это тело было полно силой и энергией; от утренней точки ничего не осталось.

Она вернулась к тому месту, с которого началась ее прогулка.

Тот же мокрый мальчик таскал тот же кусок пластмассы по тем же лужам. Он выглядел так же тоскливо. Она заметила мальчика издалека. Сейчас его тоска тоже пройдет.

Дорога была пустой – ближайшие сто метров. Она нажала педаль до отказа и направила машину прямо на ребенка. Ребенок испуганно прыгнул вправо, и она повернула руль вправо и в последний момент резко, влево. Машина развернулась на месте на 360о; остановилась в двух метрах от ребенка.

– Тебе не скучно? – спросила Одноклеточная.

– Скучно.

– Тогда садись, покатаю.

Мальчишка запрыгнул на заднее сиденье, нахально огляделся и уселся поудобнее. Ему было лет семь. Он сразу не понравился Одноклеточной. Мы любим в детях повторение себя – такими мы были, такими мы могли быть, такими мы мечтали быть. Одноклеточная никогда не мечтала быть такой.

– Ты кто? – спросил мальчишка.

– Я из банды, – сказала Одноклеточная, – а сейчас ловлю главаря другой банды. Если будешь молчать, я покажу тебе, как это делается.

Ребенок молчал.

Одноклеточная рассматривала его в зеркальце Он из тех, что растут сами по себе, как трава под забором. Что ж, может быть, это и лучше. Жизнь учит таких детей всему, и не после двадцати пяти – ломая и дробя идеалы, как неправильно сросшиеся кости, – а тогда, когда сознание еще пусто и пластично. Он будет полностью приспособлен к жизни, возьмет у жизни все, но ничего не даст ей взамен. Он впитает уличную мораль, точнее, подворотную аморальность. Он всосет ее с большим наслаждением, чем в свое время молоко матери.

Хорошо то, что хорошо мне.

Можно все, если не попадаться.

Издевайся над слабым и будь другом сильному – пока он не станет слабее тебя.