Величайшее благо - Оливия Мэннинг

говорить прямо, бедному старому Яки пришлось улепетывать.

Стеффанески пристально наблюдал за ним, ожидая какого-то вывода из этой истории. Когда Якимов умолк, надеясь, что предоставил достаточно объяснений, граф сказал:

— И?

— По пути я потерялся. Оказался в Венгрии. Мой друг, человек широчайшей души — граф Игнотус, — пригласил меня пожить у него. Так что на самом деле это поместье было в Венгрии.

— То есть вы въехали не через Львов и Яссы? — уточнил Стеффанески вежливо.

— Нет, отправился прямиком в Венгрию.

— Через Чехословакию?

— Разумеется, дорогой мой.

— Тогда каким же образом вы избежали немцев?

— Каких немцев?

— Вы что, умудрились с ними не встретиться?

— Как вам сказать…

Якимов умоляюще взглянул на Кларенса, который, очевидно, испытывал неловкость, слушая этот диалог. Когда Стеффанески начал требовать ответа, Кларенс вмешался:

— Он мог ехать через Закарпатье.

— Закарпатье? — Стеффанески обернулся к Кларенсу. — Там нет оккупации?

— Кажется, нет, — ответил Кларенс.

Некоторое время Стеффанески и Кларенс, не обращая внимания на Якимова, спорили, смог ли бы он безопасно преодолеть Закарпатье. Вдруг Стеффанески посетила очередная мысль:

— Это значит, что ему пришлось преодолевать Карпаты. — Он повернулся к Якимову. — Вы пересекали Карпаты?

— Откуда мне знать? — простонал Якимов. — Это был кошмар. Вы себе не представляете.

— Я не представляю? Я ездил с беженцами из Варшавы в Бухарест! Попадал под бомбежку и пулеметный обстрел! Мои друзья погибали, и я хоронил их! И я, значит, не представляю?

Махнув рукой, чтобы показать, что считает Якимова чем-то незначительным, он повернулся к Кларенсу и принялся расспрашивать его о Центре помощи Польши.

Радуясь, что его оставили в покое, Якимов сосредоточился на плове с перепелками, который им как раз принесли.

Несмотря на то что Якимов рекомендовал мозельское 1934 года и бургундское 1937-го, Кларенс заказал одну бутылку румынского красного вина. Официант принес три бутылки и поставил их рядом с Якимовым, который посмотрел на него с полнейшим пониманием.

Стеффанески рассказывал, как накануне побывал в горном польском лагере для интернированных. Подойдя к ограде из колючей проволоки, он увидел деревянные хижины, наполовину занесенные снегом. Румынский охранник у ворот отказался пустить его без разрешения дежурного офицера, а того нельзя было беспокоить, потому что у него была «сиеста». Стеффанески потребовал, чтобы охранник позвонил офицеру, но тот ответил: «Это невозможно! Офицер спит не один!»

— И вот я торчу перед лагерем битых два часа, поскольку дежурный офицер спит — и не один! Господи, как же я презираю эту страну. Все поляки до единого презирают эту страну. Иногда я думаю, что лучше было бы остаться в Польше и умереть всем вместе.

— Не могу не согласиться, дорогой мой, — вставил Якимов, наслаждаясь едой и выпивкой.

Стеффанески взглянул на него с отвращением.

— Мне казалось, — обернулся он к Кларенсу, — что мы планировали поговорить наедине.

Принесли второе блюдо — говядину на вертеле, и под него опустошили вторую бутылку вина. Кларенс некоторое время излагал Стеффанески суть своего соглашения с заместителем министра, согласно которому поляков отправляли на границу с Югославией, откуда они могли перебраться во Францию, чтобы присоединиться к союзническим войскам. Румынские власти разрешали эти побеги, если им платили тысячу леев за голову.

Говядина была превосходной. Якимов отдал ей должное и принялся изучать поднос с французскими сырами, когда Кларенс заметил, что официант разливает вино из новой бутылки.

— Я заказывал только одну бутылку, — сказал он. — Почему вы принесли вторую?

— Это уже третья бутылка, господин, — ответил официант высокомерно.

— Третья! — в ужасе повторил Кларенс. — Я не заказывал три бутылки.

— Так зачем же вы их выпили? — спросил официант и удалился.

— Все эти румынские официанты одинаковы, — примирительно сказал Якимов. — Им нельзя доверять, дорогой мой…

— Мы что, действительно выпили три бутылки?

— Вот же они, пустые, дорогой мой.

Кларенс взглянул сначала на пустые бутылки, стоявшие рядом с Якимовым, после чего перевел взгляд на самого Якимова — так, словно подозревал, что тот выпил их в одиночку.

Когда принесли кофе, Якимов шепнул официанту: «Коньяк!» Рядом с ним тут же материализовались бокалы и бутылка.

— Что это? — спросил Кларенс.

— Кажется, бренди, дорогой мой, — ответил Якимов.

Кларенс подозвал официанта.

— Унесите это и принесите счет.

Поднос с сырами всё еще стоял рядом со столом. Якимов украдкой отрезал себе длинный кусок бри и сунул его в рот. Кларенс и Стеффанески наблюдали за ним со смесью неверия и отвращения.

— Что-то аппетит разыгрался, — сказал Якимов виновато. Те промолчали.

Когда со счетом было покончено, Кларенс достал блокнот и записал расходы. Дальнозоркий Якимов прочел:

«Обед с графом С. и князем Я.: 5,500 леев.

Аванс князю Я., британскому беженцу из Польши: 10,000 леев».

На мгновение Якимову стало не по себе от вида собственной лжи, записанной для дальнейшего применения, но он тут же позабыл об этом. Когда они вышли из ресторана, сытость словно дополнительно защищала его от мороза.

— Дивный обед! Дивное общество! — сказал он Кларенсу и распространил свою улыбку на Стеффанески, стоявшего в отдалении.

Кларенс ничего не ответил.

Якимов ожидал, что его подвезут, но этого не произошло. Когда Кларенс и Стеффанески уехали без него, его радость стала понемногу угасать, но тут он вспомнил, что у него есть еще двенадцать тысяч леев. Он отправился в confiserie[36] при ресторане и купил себе серебряную шкатулку с малиновыми пастилками. Счастливо прижимая ее к груди, он подозвал такси и отправился в свое новое жилье, где спокойно проспал остаток дня.

12

За несколько дней до Рождества после случайной встречи на улице Белла Никулеску пригласила Гарриет на чай.

— Ты с ней помрешь со скуки, — только и сказал Гай об этой зарождающейся дружбе.

— Ты же совсем ее не знаешь, — заметила Гарриет.

— Обычная буржуазная реакционерка.

— Ты хочешь сказать, что ее предубеждения отличаются от твоих?

— Сама увидишь, — заявил Гай и, напомнив ей, что вечером их пригласил в «Атенеум» капитан Шеппи, отбыл на дополнительное занятие со студентом. Гарриет осталась мучиться сомнениями по поводу грядущего чаепития.

Квартира Беллы располагалась в новом доме на бульваре Брэтиану. По пути Гарриет ощущала, как сквозь прорехи на месте снесенных домов задувает ледяной ветер. В окнах крестьянских хибар мелькали огоньки. Проходя мимо огромного черного скелета министерства, она увидела, что на первом этаже развели костер. Вокруг него сгрудились рабочие — слишком старые, чтобы идти воевать, и непригодные для чего-либо еще.

Многоквартирные дома возвышались во мраке, как залитые огнями замки. Сквозь стеклянные двери виднелись холлы, демонстрировавшие роскошь, которую запланировали при проектировании бульвара.

Белла провела Гарриет в гостиную. В комнате с низким потолком, заставленной ореховыми столиками и синими креслами, было очень тепло. На полу лежал небесно-голубой ковер. Посреди всего этого за серебряным чайным сервизом восседала Белла в кашемире и жемчугах.

— Как здесь уютно! — воскликнула Гарриет, устраиваясь в кресле.