Величайшее благо - Оливия Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставив такси, она принялась обходить улицу Липскань в поисках лавки, где продавали узорчатые венгерские тарелки. Это было примитивное место, грязное и жестокое. В отличие от модных улиц в центре, здесь толпы не расходились ни зимой, ни летом. Освещаемые газовыми лампами витрины испускали зеленоватое сияние. На прилавках теснились газовые фонари. Гарриет проталкивалась между мужчинами и женщинами — громоздкими фигурами в теплых нарядах: шерстяных шарфах, овчине, засаленных каракулевых шапках. Здесь нищие находились в привычной для них среде и обычно не утруждали себя попрошайничеством, а привольно охотились на объедки под прилавками, но при виде Гарриет не сдержались.
Когда она остановилась у мясной лавки, чтобы купить телятины, то вдруг почувствовала тошнотворный запах разложения. Обернувшись, она увидела дряхлую карлицу, которая совала ей в лицо обрубок, оставшийся от ее руки. Гарриет торопливо поискала монету, но ничего мельче купюры в сотню леев не обнаружила. Понимая, что это слишком много, она всё же сунула банкноту карлице. Как она и опасалась, это стало причиной взрыва. Карлица издала истошный вопль, подзывая к себе толпу детей, которые тут же повисли на Гарриет, потрясая своими уродствами и профессионально требуя подаяния.
Гарриет схватила купленную телятину и попыталась смешаться с толпой. Дети прицепились к ней, словно вши, хватая ее за руки, корча несчастные гримасы и издавая хоровые рыдания.
Гай говорил ей, что надо привыкать к попрошайничеству. Дружелюбное безразличие их расхолаживает. Однако она пока что этому не научилась — и не знала, научится ли. Сейчас эта навязчивость привела ее в ярость.
Дойдя до лавки с венгерскими тарелками, она остановилась. Дети тут же вновь окружили ее. Видя ее раздражение, они сияли и чуть ли не пританцовывали. Она двинулась дальше почти бегом, желая уже только отделаться от них. Увидев повозку, она окликнула ее, торопливо села, но дети повисли на ступеньках. Извозчик отогнал их кнутом. По мере того как они оставались позади, ее гнев утихал. Обернувшись, она увидела, как они смотрят вслед богачке, — жалкие, оборванные бродяжки, худые, как щепки.
Господи, как можно привыкнуть к жизни в этом мире, который госпожа Тейтельбаум хвалила за его удобство? Накануне она видела, как какой-то крестьянин хлещет лошадь по глазам за то, что она оступилась. В тот момент ей хотелось просто убить этого человека, и всё же она понимала, какое отчаяние должно крыться за подобным поведением.
Прежде чем покинуть Англию, она читала записки путешествовавших по Румынии, в которых изображались беззаботные, чистосердечные, счастливые, здоровые крестьяне, всегда готовые принять гостей и пуститься в пляс. Музыка и впрямь оказалась священной для румынских крестьян. Она была их единственной отдушиной. Что же до всего остального, Гарриет не видела ничего из описанного. Румынские крестьяне были голодными, напуганными, покрытыми коростой, они бродили по городу в поисках заработка или нехотя просили подаяния.
Всё было бы проще, если бы она, подобно Гаю, могла видеть в них не просто жертв, но жертв безвинных. На деле же чем больше она видела этих крестьян, тем больше склонялась к точке зрения госпожи Дракер, которая ненавидела их. Но она бы не назвала их зверями: в них не было звериной грации, звериного благородства. Они обращались со своими животными и женщинами безжалостно, словно дикари.
Проезжая по длинной, опустевшей Каля-Викторией, она словно бы ощущала ветер, дувший из не столь отдаленных горных и лесистых мест, где изголодавшиеся волки и медведи нападали на деревни, освещаемые лишь снегом. И этот ветер был сильнее, чем все ветра в ее жизни. Она поежилась, ощущая себя одинокой в стране, которая была ей не просто чужой, но чуждой.
Неподалеку от университета она увидела Гая, который торопливо куда-то шел, и остановила повозку. На лице его было написано беспокойство. Он сказал, что как раз шел за ней в «Мавродафни».
— Ну, ты же не думал, что я по-прежнему там сижу?
— Я не знал.
Очевидно, он вообще не думал об этом. Его мысли были заняты другим.
— Ты видел Сашу?
Он покачал головой. Он ходил к Дракерам, но ему не открыли. Швейцар сказал, что вся семья, со множеством чемоданов, уехала еще утром. Вскоре после этого ушли и слуги. Квартира опустела. Швейцар не помнил, был ли Саша среди уезжавших. После этого Гай отправился в университет, где студенты, как обычно, страдали от безделья в общей комнате. Там он узнал, что сестер Дракера, их родителей, мужей и обеих дочерей видели в аэропорту, где они садились на самолет, улетавший в Рим, но Саши и его мачехи с ними не было. Ходили слухи, что госпожа Дракер отправилась в молдавское поместье своего отца.
— Может быть, Саша поехал с ней, — сказал Гай.
Гарриет подумала про себя, что госпожа Дракер вряд ли стала бы обременять себя Сашей.
— Где бы он ни был, он даст о себе знать, — сказал Гай. — Он знает, что я помогу ему чем могу.
Гарриет представила, какая паника охватила всех после вестей об аресте Дракера, как торопливо они паковали вещи и уезжали.
— Как им удалось так быстро получить визы? — спросила она.
— Видимо, они были готовы. Дракера же предупредили. Если бы его не арестовали так быстро, ему бы удалось сбежать.
Вспоминая эту квартиру, солидную мебель, семейные портреты в массивных рамах, саму атмосферу, которая предназначалась для многих поколений Дракеров, она понимала, что тогда позавидовала ее основательности. И всё же, подумала она, эта семья оказалась ничуть не более защищена своей крепостью, чем они сами.
Повозка катила по булыжникам площади. Извозчик обернулся, чтобы спросить, куда ехать.
— Где поужинаем? — спросил Гай. — Вернемся в гостиницу?
— Сегодня мы ужинаем дома, — ответила она.
11
Вернувшись в «Атенеум» после конфликта с Маккенном, Якимов отправился прямиком в Английский бар и заказал двойной виски.
— Запиши на мой счет, Альбу.
Увидев, что Альбу и впрямь записал виски на его счет, Якимов сделал вывод, что ему по-прежнему отпускают в кредит, и успокоился. Проблема, не требовавшая мгновенного решения, переставала для него существовать.
В конце недели ему выдали счет. Якимов потрясенно вгляделся в него и послал за управляющим. Тот объяснил, что, поскольку агентство Маккенна более не оплачивает его жилье, ему полагается расплачиваться раз в неделю, как и всем остальным.
— Дорогой мой, — сказал Якимов, — мое содержание придет через недельку-другую. Сейчас всё сложно. Перебои на почте. Война, сами понимаете.
На самом деле
