Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович

как непорочные рыцари света развесят ваши внутренности на деревьях. Они сделают это для порядка. И гигиены. Вы слишком много видели. Впрочем, разве психотерапевт откажет в помощи? Разве это хорошо? Только потому, что я просил о чем-то другом? Вам не нужно делать ничего, что бы не соответствовало вашему призванию и дару. В этом суть. Просто делайте свое дело так, как считаете нужным, и согласно своим убеждениям. Я, по сути, ничего особенного и не хочу.

— А если он… он… сам этого не хочет?

— Но ведь он просил помощи. А теми мы сами займемся. А вы работайте и не теряйте присутствия духа. Делайте, что вам полагается. Вы получили дар. Не от нас и не для забавы. Так используйте его.

Я возвращался домой со страшным и мучительным чувством, что мне обязательно хочется проснуться. Это та точка кошмара, когда угроза становится невыносима, и в этот момент обычно вылетают пробки. Ты летишь из ада, как летчик, катапультирующийся с горящего истребителя, и с пересохшим горлом преспокойно приземляешься на перекрученной измятой постели. Только временами это не работает. Например, когда кошмар происходит наяву.

Я шел. До дома идти прилично, несколько километров, но когда жизнь становится слишком сложной, я иду пешком. Ходьба помогает сжечь излишек адреналина, кроме того, монотонное движение улучшает мыслительный процесс. Я хожу. Это немного помогает. Однако бывают ситуации, когда невозможно ничего придумать, невозможно ни в чем помочь. Когда кто-то близкий совершает самоубийство. Когда ты должен вылечить от амнезии Творца. Тогда остается только ходить. Во всяком случае это является заменой бегства.

Но я не намеревался убегать. Есть у человека такие состояния ума, которые в нормальной жизни почти никогда не высвобождаются, потому как мало кто подозревает об их существовании. Наш мир специализируется на ситуациях, в которых нет выхода. Человек, лишенный влияния на что-либо, может только бояться.

Мои пациенты могли только бояться и ждать. Если бы им было позволено за что-то бороться, они бы не попали в мое кресло, но право действовать резервировано для немногих. Всем остальным внушают, что борьба заключается в успешной мольбе. О работе, о зарплате, о любви, о чем-нибудь. Это называется «цивилизация». Есть закон, политика, экономика, запреты, предписания и правила. А есть те, которым разрешено передвигаться между этими организациями. Остальные должны покорно ждать чьего-то решения. Вот и вся жизнь. И в то же время есть такое состояние ума, когда идут врукопашную на танки, и не потому что погнали из окопов, а потому что мы знаем: так нужно. Потому что так — самостоятельно — решили.

И вот я шел домой в густом ноябрьском тумане и чувствовал, что от меня что-то зависит. Возможно даже — на короткое время, — зависит вся вселенная.

Я умру. Я плохо знаю Библию, но помню, что ни один человек из тех, кто был рядом с этой Сущностью, которая, похоже, сейчас нуждалась в моей помощи, не жил долго и счастливо. Я боялся, но страх меня не волновал. Я хотел попытаться исправить мир, и к черту всех. Я был обычным человеком, который вдруг что-то мог. И я намерен этим воспользоваться.

Я шел. Шел так, словно мне нужно было идти на танки.

Когда я поднялся на Грюнвальдский мост, туман, клубящийся и густой, сновал вокруг, сновал над смолистой рекой, оседал на канатах. Фонари едва мерцали среди тумана, как будто стояли на глубине мутной белой воды.

На мосту никого не было: ни одного пешехода, ни машины, ни трамвая. Ни одной живой души. Только я, мрак, туман и черная вода внизу.

Они сидели на корточках на балюстраде на высоте пятнадцати метров над рекой, за ними была пропасть, они держали абсолютное равновесие, словно черные птицы-горгульи водосточных труб. Закутанные в черные плащи, огромные и грозные. Друг за другом, словно части какого-то механизма, поворачивали ко мне белые исхудавшие лица и вставали, выпрямляя плечи и вытаскивая тонкие ладони душителей из черных рукавов.

Первый ловко спрыгнул с балюстрады, подошвы его обуви с грохотом ударили по тротуару, покрыв плитку трещинами, вокруг ног поднялось облако бетонной пыли. Потом с таким же глухим бетонным грохотом спрыгнул следующий и еще один; я чувствовал, как покрытие моста каждый раз дрожит, как поют натянутые канаты, каждый толщиной с мою ногу.

Они встали, выстроившись в шеренгу, перегораживая наискось мост. Перегородили мне дорогу к дому. Их было пять. Каждый три метра ростом.

Жуткие белые лица, черные плащи, тяжелые сапоги.

Если бы они были всего лишь очень высокими людьми, то каждый из них мог бы схватить меня ладонью за голову и смять ее, как яйцо. Но они не были людьми. Каждый из них наверняка мог сжечь дыханием целые дивизии.

Но они преграждали мне дорогу домой.

За то, что я должен был сделать.

И потому я пошел на них так, как когда-то человек в одиночку шел с голыми руками на танки, едущие по площади Тяньаньмэнь.

Это состояние называется военной лихорадкой. Адреналин искорежил мне лицо. Я чувствовал, как поднимается верхняя губа, каменными становятся скулы, как по щекам бегут мурашки.

Когда-то так люди противостояли самым большим армиям в мире. Защищали маленький, незначительный мыс в провинциальном порту. Яростно боролись и, атакуя, просили помощи. Против защитников направили линкор, стоящий на рейде максимально в двухстах метрах от них. Тогда они схватили свое единственное смешное противотанковое орудие за лемеха и повернули его против броненосца и ощетинившихся мощными стволами барбетов этого корабля.

В этом не было ни смысла, ни результата. Но в некоторых обстоятельствах именно так и нужно. Потому я шел на них.

Они стояли на моем пути.

— Отойди! — его крик был как гром. Как звук боевой трубы. Мой же был бешеный, хриплый и сдавленный, словно они уже стояли на моем горле.

— Это Его решение! — рявкнул я. — Вы не имеете права противиться!

Я шел вперед, не сбавляя шаг. И не намеревался останавливаться.

Те, что сзади, выстроились дугой, окружая меня с хулиганской тактикой так, чтобы я не смог обойти их или проскочить в какую-нибудь щелку.

Я двигался как рассвирепевший кабан, согнувшись, сжав кулаки, оскалив зубы и прищурив глаза. Если бы мне противостояли люди, то я бы как нечего делать выбил им зубы.

И тут я увидел духа.

Она парила среди клубящегося тумана за балюстрадой моста над поверхностью реки. Вся белая и воздушная, как туман, с глазами, напоминающими дырки, в которых слегка мерцал фосфоресцирующий свет. Волосы плавали вокруг ее головы ореолом, словно