История целибата - Элизабет Эбботт

Потом случилось невообразимое: Дорофей без памяти влюбился в другого монаха. Что тут можно было сделать? Он признался Варсанофию в том, что измышлял причины, позволявшие ему говорить с любимым, но опасался делать это слишком часто, чтобы не вызвать кривотолков. Великого старца он своим признанием не удивил. Тот сказал, что все его заботы – всего лишь типичные интриги, возникающие вследствие сердечного влечения, приспособленные Дорофеем к специфике монастырского этикета. В юности его сильнейшим образом искушала неистовая похоть. Он противился соблазну изо всех сил, и через пять лет Господь освободил его от мучений. «Господь и впрямь мог бы тебя быстро освободить, – сказал он Дорофею, – но если бы это случилось, ты не обрел бы достаточно сил, чтобы противостоять другим страстям»[270].

Это напоминало искушения Антония: те же сложные задачи, требующие решения, и поскольку они заданы дьяволом, их жертва должна воспользоваться всеми имеющимися в ее распоряжении божественными силами, чтобы избавиться от искушений и забыть о них. «Пытай свои чувства, – побуждал его великий старец, – ибо без пытки нет мученичества». Дорофей принял близко к сердцу совет Варсанофия как бесценное выражение духовности. Он пронес его через всю свою монастырскую жизнь, прожитую в борьбе, в которой был очень уязвим, но открыт, и, дожив до преклонного возраста, сам стал мудрым старцем[271].

Западные монастыри

На Западе за египетским экспериментом с монастырями следили с неослабевающим интересом, несмотря на то что большинство египетских монахов знатностью происхождения не отличались. Как ни странно, эти аскеты являли собой живые ответы на вопрос, который задавали знатные и ученые люди Запада своим врачам: можно ли достичь состояния постоянного целибата, и если да, то как? Большую популярность приобрели жизнеописания монахов. Ученые мужи изучали египетских монахов, жили вместе с ними, наблюдали за их повседневной деятельностью. Они собрали и опубликовали «Изречения святых отцов», пользовавшиеся большим успехом у читателей, высоко ценивших высказанные в них великие истины.

К концу V в. Запад перенес на свою почву и изменил восточный аскетизм пустынников настолько, что в VI в. монастыри возникли и там. Как и в их восточных аналогах, жизнь там была подчинена определенным правилам. Родоначальником западного монашества считают святого Бенедикта[272], автора «Устава» монашеской жизни, содержащего семьдесят три главы.

Идеалом монастыря, по мнению Бенедикта, было одно здание с выборным настоятелем, братия которого отказывалась от всей частной собственности, клялась в вечной бедности, целомудрии и соблюдении правил их общины. Но в отличие от подобных восточных общин, Бенедикт считал, что монастыри должны стать полигоном для подготовки христианских солдат. «Нам нужно создать scola <группы ополчения> для служения Господу», – писал он[273].

Цель Бенедикта, состоявшая в том, чтобы «создать школу божественной службы, в которой… не будет ничего трудного или сурового»[274], по сути дела, сводила на нет то, что на Западе считалось чрезмерным восточным аскетизмом. (Спустя столетия бенедиктинцы продолжали придерживаться этого тезиса, принижавшего значение аскетизма, выступая против критиков, утверждавших, что их благоустроенные и удобные для жизни монастыри противоречат апостольской бедности, которой следовало придерживаться монахам. Конечно, это не так, утверждали они. Как можно было требовать от монаха в современном мире прочно утвердившегося христианства, чтобы он терпел такие же лишения, как в эпоху преследований язычников?)

Несмотря на очевидные черты сходства – целибат, молчание, смирение и покорность, – предложенная Бенедиктом версия монашества радикально отличалась от его антицерковного восточного аналога. Бенедикт приспособил его к условиям своего времени и Европы, перестав уделять основное внимание сердцу и телу каждого человека как главному мерилу духовности. Вместо этого монастыри объединились с Церковью, что привело к усилению роли папства, а также к разрастанию и развитию земельных владений и другого имущества монастырей. Вскоре многие из них деградировали, уподобившись клоакам, где бурлили политические интриги, отмывались грязные деньги, закулисно решались вопросы о власти, и превратившись в прямую противоположность причине возникновения монашества: монастыри стали очагами разврата и сексуальных скандалов, разгоравшихся там настолько часто, что это трудно себе представить.

Сравнение их с восточными монастырями, где монахи иногда поддавались искушению с деревенскими женщинами, смазливыми мальчиками и друг с другом, здесь просто невозможно. Там монахи страдали и мучились, замаливая свои прегрешения, каялись и пытались следовать своим принципам. На Западе же такие случаи стали настолько обыденным явлением, что их рассматривали уже не как прегрешения, а как образ жизни целых общин. В некоторых монастырях настоятелями становились не служители Церкви, а миряне, бравшие с собой в монастырь всех своих чад и домочадцев: жен, детей, солдат, даже охотничьих собак, и все эти люди жили там среди монахов. Не было ничего удивительного в том, что вторгавшееся в монастырскую жизнь обмирщение и сексуальная разнузданность оказывали влияние на монахов, которые следовали примеру своего руководства – как отрицательному, так и положительному. Было время, когда монахи монастыря Фарфы в Италии открыто признавали, что содержат сожительниц. Во Франции почти все монахи в Тросли были женаты, а каждый монах в Сен-Жильдас-де-Рюи «содержал себя и своих сожительниц, а также своих сыновей и дочерей», писал служитель аббатства Пьер Абеляр. Самого Абеляра оскопили люди, подкупленные каноником собора Парижской Богоматери Фульбером – влиятельным священнослужителем, чью племянницу Элоизу Абеляр учил, соблазнил, она от него забеременела, и позже они сочетались браком[275].

Кроме того, в этих рассадниках похоти и сластолюбия, где о целибате в лучшем случае изредка вспоминали, а в худшем вообще забывали, буйно расцветал гомосексуализм. В «Уставе» Бенедикта была сделана попытка воспротивиться его распространению путем запрета очевидных искушений. Двум монахам запрещалось спать в одной постели. Всю ночь должен был гореть свет, и монахам следовало спать полностью одетыми. Купание, чреватое соблазном обнаженного тела, не поощрялось, оно разрешалось лишь в форме сложной процедуры, в ходе которой предметы одежды, скрывающие срам, нельзя было снимать все сразу, чтобы определенные части тела не были обнажены даже перед их обладателем и не прельщали его соблазном вида голой и увлажненной плоти.

(Спустя столетия в итальянских духовных семинариях применялись «рожки благочестия» – деревянные лопаточки, похожие на маленькие весла, которые использовались для того, чтобы заправлять рубашки в брюки. Это уменьшало соблазн соприкосновения руки и гениталий, поскольку на деле рубашка заправлялась в брюки рожком, а пальцы оставались подальше от запретных, неприкасаемых, невидимых, но всегда чрезвычайно чувствительных частей тела в промежности.)

Среди всех монахов исключение из правила составлял (хоть это сомнительно) Бернард Клервоский[276]: по свидетельствам современников, он соблюдал целибат и не был подвержен соблазнам, обычно присущим мужчинам. Один маркиз в Бургундии умолял Бернарда вылечить его хворавшего сына. Монах потребовал, чтобы все присутствовавшие оставили его наедине с мальчиком, после чего лег на него. В этой часто пересказываемой истории вопрос заключается не в чудесном исцелении мальчика, а в том, что во время свершения этого подвига у Бернарда не было эрекции. «Он и впрямь был самым несчастным из монахов, – насмехался над ним средневековый поэт-сатирик Уолтер Мэп, – потому что я никогда не слышал о монахе, который лег бы на мальчика и тут же не возбудился»[277].

В значительной степени суть проблемы определялась тем, что слишком во многих монастырях забыли о том, что их главное назначение определяется религиозным содержанием. Получаемое ими богатство, иногда огромное, коррумпировало монашеские общины, заставляя постоянно заботиться о нем и совращая самих монахов. Монастыри становились крупнейшими землевладельцами, обладавшими огромными производственными возможностями и добросовестной бесплатной рабочей силой. Монахи и их родственники из более обеспеченных семей, наряду с другими благочестивыми христианами, оставляли монастырям в наследство целые состояния и большие земельные владения. В отличие от светских земель, эти угодья оставались нерасчлененными, они не подлежали разделу между несколькими наследниками. Аббаты этих империй должны были быть святыми – и некоторые из них были таковыми, – чтобы противостоять искушению и соблазну роскоши, с избытком обеспечивавшихся их положением. Но если настоятель приносил духовность и мудрость в жертву сметливости и цинизму, души его монахов оказывались беззащитными от козней дьявола.