Отель сокровенных желаний - Антон Леонтьев

Из подъехавшего к входу автобуса высыпала группа молодых военных, и Антонина кивнула своим помощникам, указывая, что Роберту на стойке администратора требуется помощь. Сама же она направилась к пожилому профессору, бывшему директору экспериментальной школы, заслуженному учителю СССР, который, опираясь на трость, замер в нерешительности посередине холла.

— Ах, моя дорогая, как же у вас тут красиво и уютно! — произнес он. — Вот, помнится, когда государь император удостоил меня высочайшей аудиенции по поводу моего предложения в области военной педагогики…

Профессору было под девяносто, он впал в детство, жил неподалеку и любил посещать ресторан «Петрополиса», заказывая себе черный кофе с глазированными сушками.

Увлекая пожилого гостя за собой, Антонина провела его в ресторан, усадила на столь любимое им место около аквариума, по которому сновали разноцветные коралловые рыбки, лично подала кофе и поставила тарелочку с пятью сушками — если бы сушек оказалось больше или меньше, то профессор бы очень расстроился.

— Деточка, какая же вы славная! — улыбнулся он. — Помнится, государь император расцеловал меня тогда в обе щеки и сказал, что мы наверняка сможем одолеть супостата-германца и взять Берлин уже к Рождеству пятнадцатого года…

Антонина знала, что когда профессор обмакнет сушку в кофе, то тотчас забудет об аудиенции у государя императора, упоминать которого в «Петрополисе», с учетом множества посторонних ушей, вовсе не следовало: Антонине лишние проблемы не требовались.

Вернувшись в холл, она увидела, что Роберт уже зарегистрировал прибывших военных и теперь развлекал фокусами плачущего малыша, который от удивления перестал реветь и смотрел, как монета исчезает в кулаке и превращается в плитку шоколада.

Утро как утро, обычный день в «Петрополисе».

— Доброе утро, фрау Антонина! — послышался рычащий немецкий одного из постояльцев. Антонина увидела высокого долговязого мужчину в белом пиджаке и черных, с желтой полоской, штиблетах, державшего треногу фотоаппарата у себя на плече и тащившего особой конструкции солидных размеров, явно импортный, алюминиевый кофр на колесиках.

Это был берлинский фотограф герр фон Зейдлиц, который уже больше месяца обитал в «Петрополисе» и каждый день отправлялся со своим оборудованием по памятным местам Ленинграда и окрестностям, так как работал по культурному обмену над фотоальбомом по случаю года советско-германской дружбы.

Антонина по-немецки понимала и говорила хуже, чем практически на родном для нее французском, однако была в состоянии поддержать светскую беседу.

— Сегодня я еду в Петергоф! — произнес фотограф. — Мне разрешили провести сессию в Янтарной комнате. Ее вашему царю Петру преподнес наш прусский король! Но не беспокойтесь, фрау Антонина, мы, немцы, не будем предъявлять на нее права и забирать обратно! Это я шучу, ха-ха-ха! В Берлине все в восторге от моих снимков! Говорят, что они очень понравились рейхсминистру народной пропаганды доктору Геббельсу, который лично курирует этот крайне важный для культурных связей наших двух великих держав проект. И что он показывал некоторые, самые удачные фотографии самому фюреру! Правда, у фюрера сейчас, после позорной капитуляции лягушатников, так мало времени! Еще бы! Ему надо наводить порядок в новоприобретенных территориях нашего рейха, на которых живут эти варварские французы!

Герр фон Зейдлиц, воинственно топорща усы, взглянул на портрет товарища Сталина и произнес:

— Как я рад, что наши вожди заключили столь важный для мира во всем мире пакт о ненападении! Я очень уважаю герра Сталина, он — великий человек, мудрый стратег и большой друг нашего фюрера. Вместе мы можем управлять всем миром! Кстати, я уже говорил, что скоро отправлюсь в Париж, в котором пребывают доблестные войска фюрера, чтобы сделать фотографии до того, как этот слащавый город будет перестроен по планам нашего великого вождя? Так что я скоро вас покидаю. Потому как меня ждет новое задание! Хайль Гитлер!

Пожелав немецкому фотографу всего самого наилучшего, Антонина проводила его взглядом, размышляя о том, что варвары отнюдь не французы, а громогласные, воинственные гунны наподобие герра фон Зейдлица, который ловко подхватил свой объемный кофр и запихнул в ожидавший его автомобиль. И что оставалось только надеяться, что планы его фюрера по переустройству Парижа не осуществятся.

Оглянувшись, словно опасаясь, что окружающие вдруг прочтут ее крамольные мысли, Антонина увидела шагавшего по холлу импозантного, с казацким чубом и сверкающими синими глазами, известного пролетарского писателя Сергея Донатовича Шон-Рувынского, автора всенародно любимой эпопеи, трехтомника «Человек из стали», посвященной героической юности и молодости товарища Сталина.

— Доброе утро, Антонина Петровна! — приветливо произнес он. За писателем, таща стопку книг и несколько папок под мышкой, следовала облаченная в черный костюм седовласая унылая дама в больших очках, его верная безымянная секретарша.

Сергей Донатович работал над крайне важным и полным драматизма четвертым томом своей эпопеи, которую планировал уместить в двенадцать томов, и дабы его не беспокоили дома, в огромной шикарной писательской квартире на Невском, супруга и малолетние дети, он вместе с верной секретаршей уже на протяжении последних двух месяцев приезжал несколько раз в неделю в «Петрополис», где мог просматривать исторические материалы, размышлять над канвой произведения и готовиться к написанию нового тома.

В его полное распоряжение, по звонку из Смольного, был предоставлен номер 184. Антонина тогда подумала, что выбор не самый удачный, но только этот номер они могли предоставить в долгое пользование великому прозаику. Антонина подумала о дурной славе номера, которая, впрочем, бытовала только в виде городских баек и глупых слухов, к тому же после той истории практически сорокалетней давности ничего такого ужасного и необъяснимого в номере 184 более не происходило.

Да и тогда, собственно, тоже все разрешилось, просто правда была известна только узкому кругу лиц.

— Мне звонили из Москвы, кажется, принято решение об экранизации моего героического эпоса! — похвастался Сергей Донатович, мужчина видный и явно не лишенный тщеславия. — Милочка, вы же захватили выписки из архива, которые я положил в фиолетовую папку?

Милочка, надрываясь под тяжестью книг и бумаг, пролепетала, что, конечно, прихватила. Благодушно улыбнувшись, писатель заявил, что тогда можно приступать к работе, в благоговении посмотрел на портрет товарища Сталина и пробормотал:

— Что же, вперед, к новой Сталинской премии!

Шон-Рувынский с секретаршей удалились, а к Антонине подошел Роберт и сообщил, что из одного из номеров исчез канделябр и что гости из Средней Азии пожелали на ужин самолично готовить плов.

Все проблемы были разрешены в течение пяти минут, Антонина, отпустив сына на кухню, дабы он проинструктировал поваров, подошла к стойке администратора и с удивлением констатировала, что выдалась столь редкая в «Петрополисе» свободная минутка. Никто не въезжал и не выезжал, фланировавшие в холле гости были заняты разговорами, и никому не требовалась помощь, совет или нагоняй.

Антонина улыбнулась и подумала, что именно так она и представляла себе свою жизнь. Тогда, после скандала с певицей Розальдой и в особенности после конфронтации с тогдашним владельцем «Петрополиса» Прасаговым, ей пришлось уйти восвояси. Но революция все коренным образом изменила, Прасагов сгинул в водовороте исторических событий, гостиницу национализировали, а когда Гражданская война и угроза интервенции завершились и встал вопрос о том, что же делать с «Петрополисом», Антонина приложила все свои усилия, задействовала все красноречие и связи, дабы убедить ответственных лиц, что ни сносить гостиницу, ни отдавать ее под детский дом не стоит.

Повезло, что ее супруг, Илья Робертович, был одним из старых большевиков: он прислушался к молодой жене и сделал так, чтобы именно Антонине вверили ответственность за восстановление «Петрополиса».

С тех пор миновало двадцать лет, Илья Робертович, увы, скончался от застарелых боевых ран, зато на свет появился их сын, Роберт, в котором Антонина души не чаяла и который, как и она сама, был буквально пленен «Петрополисом» и считал его не только своим домом, но и частью своей души.

Взирая на красиво обставленный холл, Антонина чуть слышно вздохнула: она знала, что за эти годы они многого добились, что «Петрополис» ничуть не уступал прочим известным отелям Ленинграда, а, по ее мнению, во многом даже и превосходил, подумала о том, что ее мечта, в сущности, давно сбылась — «Петрополис» существовал для нее, а она для «Петрополиса»…