Набоковская Европа - Алексей Филимонов

Под веденьем НКВД?

Свидетель яви безымянный,

Попутчик хрустнувшей звезде.

Не стал всемирно знаменитым,

Мы не читали бы его

Защиты Лужина, Лолиты,

Лауры, Машеньки, всего.

Изгнание необратимо,

Набоков заслужил покой.

Его двойник живёт незримо

В полуподвале на Морской.

Одари

Поэзия и проза

слились в романе «Дар»:

торжественная роза,

пленительный удар.

Дуэль почти возможна,

с литературой, и

туда, где невозможно

быть явственным – смотри!

Услышь единый голос,

и с Федором вдвоем

виденья тонкий волос

ведет за окоем.

Туманности и тени,

незримый фимиам

даруют сновиденье,

ниспосланное нам!

Сиринодар

Набоков вернулся нежданно,

но были и вправду волхвы,

которые Сирина тайну

несли от Морской – до Невы.

И словно письмо отпускали

в бутылке земного вина.

И в бездне его окликали,

не зная, в чем слова вина.

Мерцанье его вдохновений

средь белых ночей в вышине.

И города горние тени

воскреснут в набоковском сне.

«Набоковский заветный Петербург…»

Набоковский заветный Петербург

То адом раскрывается, то раем,

Там фонарей сиреневый испуг

За прозвеневшим в сумерках трамваем.

За краем Гумилева ждал расстрел,

Набокова – дальнейшее изгнанье,

Он так мечтал вернуться – не успел,

Героев отправляя на закланье,

Иль на разведку – к родине своей,

Где Лужина он помнит ненароком

На фоне запрокинутых ветвей,

Колеблющихся в зареве высоком.

На Север отправляется багаж,

Где птица Сирин? В небесах изгнанья

Ей воздух преградил крылатый страж,

Не принимающий стихов и оправданья.

21 апреля 2017 г.

Тропинка к Набокову

Посвящается Надежде ван Иттерсум и Брюсу Р. Ф. Смиту.

Вот это Батово.

Вот это Рожествено.

Набоков, «Серого Севера».

Всё кажется – сейчас он выйдет к нам,

Шагнёт, сопровождаем чьей-то скрипкой.

В апреле холодно, по рыжим берегам

Знакомой Оредежи лёд в дремоте зыбкой.

Он рыцарь и пророк, поэт и шут,

Канатаходец над щемящей бездной,

Его судьба наметила маршрут

Для нас – угаданный и неизвестный.

Рожественской усадьбы зеркала

И шахматные крестословья в зале

Напоминают, что судьба ушла

И растворилась на чужом вокзале.

Быть может, мы найдём его с сачком,

Близ родника, там путь его крылатый?

Проснётся бабочка, и станет он тайком

Ловить её с печалью виноватой.

Так девочку он видел у реки

Прообразом грядущих воплощений,

И обессмертил в таянье строки

Лолиту, бабочку и сумерки видений.

Свои владенья отворяя нам

За облаками тающего снега,

Цариц он ждёт на бал к своим богам,

И приглашает нас на борт ковчега.

21 апреля 2017 г.

«Мистер Набоков, где же вы, где…»

Мистер Набоков, где же вы, где,

Ваш истончается прах на воде,

Жёлтую влагу взрывает руда,

Сирин взлетел глубоко в никуда,

Старого парка размыты черты,

Ясень застыл у последней черты,

Мнима отверстая речка Грязна,

Сон отражает – но чей? – допоздна.

Одним лучом

Набоков рассеянный пушкинский луч,

извне отмыкающий непостоянство,

где каждой пылинки зловещая ртуть

прекрасна и трепетна в тире пространства.

Прицельное Око сквозит в полусне,

лучами тревожа, мерцая, блистая,

крестам Исаакия Слово извне

даруя на паперти синего края.

В ладони времён исчезают дары,

слепящи минуты, как искры смятенья

в фонтане, где плавится эхо игры,

и луч окликает: – Не вечность – но тень я.

22 апреля 2010

Творчество набоковедов

Проза

Волкова Русина[15]

Экуменист из Праги[16]

Мы же, переводчики божьих творений, маленькие плагиаторы и подражатели его, иногда, быть может, украшаем Богом написанное; как бывает, что очаровательный комментатор придает еще больше прелести иной строке гения.

В. Набоков

Был я богоборцем, был я мифотворцем…

Саша Черный

– Добрый день, могу я поговорить с Машей? Кто спрашивает? Может, вы меня помните? Я – Вадим, экуменист из Праги… Здрасьте.

Вдруг ни с того, ни с сего добавил он дурацкое окончание и глупо засмеялся. Концовка вырвалась помимо него и звучала опереточно, в духе куплетиста Бубы Касторского. На той стороне провода, очевидно, напряглись и не очень приветливо спросили:

– Вы по какому делу? Машенька сейчас занята, но мы можем ей все передать…

– У-у, сволочь, привязался к девочке, извращенец. Убью гада, если еще раз увижу около Машеньки, – соображал тот, кто ответил, приходившийся девочке отцом.

Не хотелось пугать дочь, но она растет слишком доверчивой, не ожидающей от людей подлости. Сами, понятно, такую вырастили. Но что же делать? Не спускать с нее глаз, следить за ее передвижениями, друзьями и мыслями, хотя бы даже тайком? Или ходить с «ночным дозором» по ночам и уничтожать всех этих извращенцев, охотников за малолетками? В какие времена живем! То католики прославились своими приставаниями к «алтарным мальчикам», а теперь и православный из своей же церковной общины за дочкой своего, можно сказать, брата по вере охотится? И ведь на исповеди, поди, ходит, и причастие, как положено, еженедельно получает. Как это все можно совмещать? Ведь убью гада, возьму грех на душу, и никакой батюшка меня от этого не остановит, потом буду грехи замаливать, но сначала убью…

– Алло, алло, вы меня слушаете? Я, собственно, договорился с ней встретиться по одному делу… Личному… Это очень важно… Она обещала, – продолжал лихорадочно Вадим, от всегдашней неловкости при общении с посторонними он не мог членораздельно выдавить из себя невинную, как ему казалось в тот момент, причину звонка. Еще тогда, в Праге, он задумал познакомить эту чудесную девочку с одной из своих дочерей, дитем недавно закончившегося очередного брака, чтобы два милых создания могли общаться, дружить, а он бы только радовался такой своей педагогической находке. По счастью, девочки жили недалеко друг от друга и были ровесницами.

– Машенька сейчас занята, она вообще много занимается, и свободного времени у нее нет. Но если хотите, можете прийти к нам в гости вместе с вашей женой и ребенком. Будем очень рады пообщаться, как православные с православными…

Вот урод, раздраженно отметил про себя Вадим. Зачем они-то мне, да еще переться туда с моей женой и ребенком? Тем более с которой женой и с каким ребенком? Он бы еще мою маму вспомнил и пригласил… На-кося, выкуси, православный му..к, учить меня еще вздумал…

…Вадим Двинский родился от отца-еврея и матери разнообразных, кроме еврейской, кровей – от польской до якутской, поэтому считался русским по одной