Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд

я обсуждаю ее бездействие с кем-либо, особенно с учителями, то результат будет плачевным. Она разозлится и станет попрекать меня, а мне не хотелось тратить слишком много времени на выслушивание ее упреков.

В последний раз, когда я спрашивала маму о бумагах, она ответила, что если я спрошу еще раз, она их выбросит. После этого она никогда не упоминала о них, и я заставила себя не думать на эту тему. В день окончания срока сдачи работ я пряталась от учителей, которые могли бы спросить, что случилось. Мне не хотелось признаваться в том, что мама забыла. Не хотелось, чтобы они нас осуждали и говорили о том, что мы не способны договориться даже между собой. Пусть так и было на самом деле, но она не простила бы меня, если бы я стала обсуждать с посторонними ее недостатки. Потом я еще несколько месяцев крадучись проходила мимо учителей в коридорах, боясь встретиться с ними взглядом, чтобы они меня не остановили и не поинтересовались тем, что произошло, — и мне бы в таком случае пришлось выложить правду. Колледж казался таким важным этапом в жизни, что его следовало планировать заранее, а я уже тогда понимала, что у меня плохо получается составлять планы, и рядом не было никого, кто бы помогал мне с ними. Если я и собиралась поступать в колледж, то мне пришлось бы всем заниматься самой, а я не верила, что у меня хватит способностей. В каком-то смысле я уже сдалась.

Мне всегда казалось, что дома или в школе есть какие-то более срочные и насущные дела. В доме матери могли царить как порядок, так и хаос, в зависимости от того, как сложился день. Никто не был застрахован от того, чтобы вернуться домой в раздражении от конфликта с одноклассниками, коллегами или кем-то другим. В худшие дни мы часами кричали друг на друга, размахивали кулаками, прятались, плакали, разговаривали и снова прятались. Раз за разом мы проходили через стремительные циклы радостного единения и разрывающего душу насилия, но конкретные даты того или другого никогда не были зафиксированы в календаре, и я не знала, чего ожидать в следующий момент. Если у кого-то в нашем доме и был план, то никто мне об этом не говорил.

Плохих дней поубавилось, когда я стала чаще отлучаться из дома, но я должна была предъявлять для этого веские причины. Теоретически мама доверяла мне до тех пор, пока я не давала ей повода не доверять. На практике же, как и большинству знакомых мне матерей, ей нужно было знать, где я буду, с кем, кто родители моих друзей и как долго я буду отсутствовать. У меня по-прежнему было больше свободы, чем у большинства знакомых мне девочек, и я начинала ощущать, как меняется отношение матери ко мне. Хотя у меня не было шикарных оценок, я компенсировала это тем, что участвовала во всех ученических группах, которые могли меня хоть немного заинтересовать, если только их занятия не совпадали с репетициями оркестра. Я проводила все больше времени на тренировках, репетициях и встречах клуба, но в редких случаях, когда оказывалась дома раньше, чем мама уходила на работу (она тогда работала сотрудником исправительного учреждения), она могла остановить меня в коридоре и спросить: «Ты же знаешь, что я горжусь тобой, правда?» И хотя тон высказывания был немного агрессивным, я улыбалась и отвечала: «Да, мама, знаю». Затем она напоминала мне о моих домашних обязанностях или давала какое-нибудь поручение, но все это не имело ничего общего с ее чувствами ко мне. Я знала, что она иногда скучает по мне. Думаю, это была единственная причина, по которой мы ладили.

Однажды моя подруга сказала, что собирается навестить своего парня, который учился в Государственном университете Болла в Манси и жил в кампусе, и спросила, не хочу ли я составить ей компанию. Ее парень был в нашем оркестре в мое первое лето, но когда я перешла в старшие классы, уже окончил школу. Подруга была на год младше его, но они продолжали встречаться, и меня восхищало, что они сумели сохранить отношения на расстоянии. Да, иногда мне позволялось больше, чем многим сверстницам, но все равно мама ни за что бы не позволила дочери-подростку поехать на машине на вечеринку в кампус. Я уже собиралась ответить, что не поеду, как услышала смех Аллена, доносившийся откуда-то по ту сторону двери в мою спальню и казавшийся мне настолько же раздражающим, как скрежет пестика о ступку. Поэтому я сказала:

— Я спрошу маму, можно ли поехать, и перезвоню.

Мне не хотелось находиться дома. К тому времени Аллен часто оставался у нас, копаясь в очередной машине кого-то из своих знакомых в гараже моей матери, и я думала, что не смогу долго терпеть его присутствие. Позвонив маме, я сказала, что мы с группой едем на выступление в соседний округ. Возможно, я даже сказала, что мы едем в Блаффтон, хотя тот парад проходил позже. Обычно мама не задавала вопросов по поводу поездок с оркестром, потому что мистер Каффи был единственным белым мужчиной, которому она доверяла на расстоянии, а раньше я никогда не врала по этому поводу. Я сказала, что меня заберет подружка и она же отвезет меня обратно домой.

Как правило, моя мать очаровывала моих подруг и знакомых — она была самой притягательной личностью в их окружении, и не только. Но эта моя подруга однажды увидела мою мать в форме сотрудника исправительного учреждения и с тех пор побаивалась ее. Я знала, что маме это нравится.

— Так даже лучше, — говорила она. — Пусть думает, что я разберусь с ней, если что-то с тобой случится.

Я не сомневалась, что если мама узнает о моей лжи, то придет в ярость. Уж слишком далеко мы собирались отправиться. «Ты слишком далеко заходишь, и тебе грозят серьезные последствия», — мысленно повторяла я себе.

Но поездка в кампус с колокольней на фоне заходящего солнца выдалась восхитительной, похожей на вступительную сцену из романтического фильма для подростков. Я подумала, что ведь никто и не знает, что я на самом деле не студентка. Мне было приятно притворяться кем-то более важным, хотя сама я прекрасно помнила, что я всего лишь школьница с неопределенными планами на будущее. Еще не вступившая во взрослую жизнь. Мы встретились с парнем моей подруги в его комнате в общежитии, и, на мой взгляд, он выглядел еще старше. Он отвез нас в местную пиццерию,