Рецепт Екатерины Медичи - Елена Арсеньева

— Ну как же! — сияет глазами Варвара. — Святой Франциск всех одарял равным почтением и любовью, всякую тварь Божию. Как-то раз он проповедовал на рыночной площади и попросил щебечущих птиц не мешать ему, а в другой раз обратился с проповедью к птичьей стае, призвав птиц восславить своего Творца. Вот так его и стали почитать птичьим покровителем и всегда рисуют с птицами. Иной раз картины бывают совсем убогие, не распознаешь, что за святой изображен, но если увидишь, что он птицами окружен, значит, это Франциск Ассизский, и никто иной. Так ведь каждого святого можно по его атрибуту распознать…

Марика хмурится. Какое-то смутное воспоминание… что-то она совсем недавно слышала о святых и их атрибутах… Ах да, недавний разговор в берлинской православной церкви! Какая-то глупышка очень негодовала на то, что изображения святых в этой церкви не похожи на иконы в ее родной Полтаве: «Тут и не поймешь, то ли Варвара Великомученица нарисована, то ли святой Георгий с копьем, пронзающий змия? Какая она, Варвара, на православных иконах-то? Воистину мученица! А тут что? Зачем ей копье? Ишь ты, воеводу нашли!»

Копье… копье… Это слово вызывает у Марики необъяснимую тревогу.

— Католики изображают святую Барбару с копьем… — медленно произносит она вслух, не совсем понимая зачем.

— Да, я знаю, — усмехается Дама с птицами. — Поэтому я не люблю свою католическую тезку. Я бы предпочла, чтобы меня изображали не с копьем, а с птицами.

Копье. Птицы.

Копье и птицы!

Марика невольно прижимает руку ко рту. Нежный запах цветочных хорстерций исчезает. Она чувствует запах дыма и гари. Глаза жжет от кирпичной пыли, которой занавешен воздух. Она с трудом различает рисунок на смятой бумажке, которую только что вынула из мертвой руки. Цифры, которые кажутся написанными в беспорядке, а на самом деле указывают на девиз Парижа: «Fluctuat nec mergitur». Неуклюжий очерк лежащей человеческой фигурки, у которой в руках что-то вроде копья и над которой вьются птицы…

Копье! И птицы! И знак Х , символизирующий принадлежность этого странного существа к женскому полу! И летучая мышь рядом — знак ведьм и колдуний!

«Надеюсь, хотя бы без ведьм нам удастся обойтись?» — так сказала Марика кузену Алексу. Сказала с усмешкой, даже не подозревая, что все его вроде бы глупые, неожиданные, фантастические догадки о «шамане из Парижа» окажутся поразительно верны.

Нет, обойтись без ведьм все-таки не удалось… Вот она, Варвара, чью святую покровительницу изображают с копьем в руках. Варвара — Дама с птицами из Парижа. И вот ее хрустальный кристалл, обозначенный на рисунке Торнберга руной

И ее воспоминания о придворной даме Екатерины Медичи, родовым гербом которой были пять золотых шаров…

Так вот кого хотел изобразить Торнберг…

Вот эту ведьму!

Берлин, 1933

В парке, перед казармой,помнится, всякий разсвет разливался фонарный.Льется он и сейчас,давний свидетель свиданий, измен.Будем стоять у казарменных стен,как прежде с Лили Марлен.Под фонарем мы застыли,слились в единую тень.Все, что мы прежде любили,с нами и по сей день.В тысячах взоров запечатленнаш силуэт у казарменных стен —ты помнишь, Лили Марлен?Поет Рода. Знаменитая Рода!Восторженно аплодирует публика.

На тротуаре перед кафе стоят двое — высокие, хорошо сложенные мужчины лет тридцати пяти — сорока, их породистые насмешливые лица чем-то похожи. Они не братья — просто друзья. Близкие друзья, связанные жизнью и смертью.

— Зайдем? — говорит один из них.

— Душно, накурено, громкая музыка, — качает головой второй. — Лучше пройдемся. Чудесный вечер. Чудесный берлинский вечер…

Они говорят по-русски. У первого чеканный выговор коренного петербуржца, в речи второго явственно слышен немецкий акцент.

— Теофил, ты помнишь, — задумчиво говорит первый, — в тот совсем даже не чудесный петербургский вечер, когда…

Он запинается.

— Я понимаю, — отвечает Теофил. — Понимаю, о чем ты. И я отлично помню эту песню и свои слова. Я говорил, что иногда мне снятся кабачки родного Берлина, особенно часто — «Романское кафе», его бархатные драпировки и золоченые ручки, что мне хочется сесть там за столик, заказать мозельского и вдоволь наслушаться фривольных песенок, глядя на ножки, обтянутые черными чулками. Ну, с того дня семнадцать лет прошло. Я повзрослел… постарел, если хочешь. Лучше пройдемся, Георгий.

Они выходят на Курфюрстендамм — знаменитую берлинскую улицу, которую чаще называют просто — Кудамм. Как сверкают огни кабачков, ресторанов! Вот «Нельсон-ревю», где знаменитая своими рыжими волосами и скандальной славой Жозефина Бейкер командует целым выводком красоток в черных кожаных штанишках до колен, черных лифчиках и с плетками в руках, которыми они хлещут любого клиента в зависимости от желания и уплаченной суммы; вот «Эльдорадо»; вот «Старый Берлин»… Говорят, в «Старом Берлине» на каждом столике — телефонный аппарат. Никто хорошенько не знает, зачем нужен телефонный аппарат на ресторанном столике, но это считается очень шикарным. В «Старом Берлине» не протолкнуться! Перед ночными заведениями плавно прохаживаются красивые женщины. Вся их красота — лишь до первого луча рассвета, но в этих фальшивых огнях они прекрасны и заманчивы.

— Dirnen… — углом рта усмехается Теофил. — Шлюхи, берлинские шлюхи. Ничто не меняется! Никогда не думал, что буду так умиляться их виду. Они для меня примета того, что Берлин остается Берлином.

— А как ты вообще воспринимаешь город своего детства, Теофил?

— Город не изменился. Хотя появление этого нового вида связи — передачи изображения на расстояние — меня поразило, конечно. Слышал о нем?

— Ты имеешь в виду телевидение? — уточняет Георгий. — Да, удивительная вещь. Трудно поверить! Не далее как вчера я прочел в газете, что когда ваш новый рейхсканцлер принимал присягу, все, имеющие видеоприемники, могли наблюдать это событие, не выходя из дома. Поразительно! В статье также говорилось, что через два года состоится Всемирная выставка в Париже, и ваши инженеры намерены там блеснуть своим техническим новшеством. А впрочем, говорят, телевидение изобрел русский…

— Гордишься? — Теофил шутливо подталкивает приятеля в бок. — Вообще-то странно, что нас так удивляет какая-то техническая новинка. Ну, подумаешь: сначала была передача звука на расстоянии, затем вполне естественно следует передача изображения. Это всего лишь работа машин. Мы с тобой знаем о гораздо более чудесных возможностях человеческого интеллекта и силы духа. Но к ним мы привыкли, мы их как нечто само собой разумеющееся воспринимали. И одним темным вечером 1918 года в Петрограде мы должны были…

— Не надо, — прерывает его Георгий. — Прошло пятнадцать лет, верно, но я до сих пор чувствую себя дезертиром, сбежавшим с поля боя.

— Ты выносил с поля боя раненого товарища, — говорит Теофил. — Ты разве забыл?

— Помню, помню, — вяло откликается Георгий, и некоторое время они идут дальше в молчании, которое тяготит обоих.

— Что касается берлинцев, — наконец произносит как ни в чем не бывало Теофил, — то они, у меня складывается такое впечатление, все так или иначе хватили наркотика гитлеризма. Эти штурмовики с вдохновенными лицами монахов-воинов Средневековья… Боюсь, их вдохновения хватит ненадолго. По-моему, они хотят ввести своего рода большевизм — с сапогами, но без мозгов, без начетничества, без мелодекламации классиков марксизма… Это прельщает многих.

— Без мелодекламации не обойдется, помяни мое слово, — говорит Георгий. — Только вместо Маркса в Германии станут к месту и не к месту цитировать вашего фюрера, великого вождя нового племени.

— О да, этот человек способен далеко завести Германию, — задумчиво кивает Теофил. — Примерно неделю назад — жаль, что тебя еще не было в Берлине, — я наблюдал факельное шествие коричневых. Я будто видел пылающего змея. Как бы он не поджег ту землю, по которой ползет. Погасить тот пожар будет трудно, а может быть, и вовсе невозможно. Какая там «Лили Марлен»! Скоро эта песенка попадет в разряд запрещенных, потому что слишком сентиментальна. Они поют совсем другое! — И он вполголоса заводит:

Дрожат одряхлевшие костиЗемли перед боем святым.Сомненье и робость отбросьте,На приступ — и мы победим!Нет цели светлей и желанней,Мы вдребезги мир разобьем.Сегодня мы взяли Германию,А завтра всю землю возьмем!

— Да, пожар будет нешуточный. Искры уже летят, — говорит Георгий. — Первые меры против евреев…