Древнее проклятие (Грешный и влюбленный) - Кристина Додд

— Так, выходит, вы пожертвовали своим добрым именем ради Хибберта.

Силван засмеялась и погрозила ему пальцем. Она уже порядком опьянела.

— Вовсе нет. Я потеряла свое доброе имя, когда переступила порог госпиталя в Брюсселе.

Ранду вспомнились грязные, заскорузлые простыни, запах крови, изуродованные трупы. Воспоминание заставило его содрогнуться, хотя он-то в больнице пробыл всего ничего.

— Ну, а зачем вам это понадобилось?

— Его искала.

— Хибберта? — Ранд наморщил лоб. Тогда, после боя, он находился в каком-то исступлении и почти ничего не помнил. Хибберт погиб, это он знал, но как, при каких обстоятельствах? Никаких подробностей память не сохранила. — И вы его нашли?

— На поле боя. — Она приложила бокал к пылающему лбу и закрыла глаза, потому что потекли слезы и надо было что-то с этим делать. — Мертвого. И ограбленного. Мародеры стащили с трупа все более-менее ценное, даже зубы выдрали. Мне потом сказали, что зубы можно было продать для пересадки тому, кто был настолько удачлив, что остался в живых, но, к несчастью, зубов лишился.

— Силван. — Он протянул к ней руку, но она ее не заметила.

— Там, на поле боя, бродили и другие женщины, много их было. Но они своих искали, мужей или братьев, и не рвались помочь тем, кому еще можно было помочь.

Его рука безвольно опустилась и вернулась на поручень кресла-коляски. Ни к чему сейчас Силван его утешения. Гнев и обида — вот что сквозило в ее словах, и она продолжала жаловаться:

— Я одного не понимаю — и не пойму, почему меня так ненавидят знатные дамы. Откуда такая злоба?

Свечи догорели, и Ранд осмелился пристальнее вглядеться в лицо Силван. Отсвет пламени камина поблескивал на ее губах, влажных от бренди, и она говорила неуверенно, сглатывая слова, язык у нее заплетался. Но она хорошо понимала, что говорит, и говорила то, что хотела сказать.

— Обо мне и раньше ходили сплетни. Я знала, что эти важные леди недолюбливают меня. Они шушукались и злословили за моей спиной, а потом подходили ко мне и льстили и лгали в глаза, и все это время я знала, что они мне завидуют, им была ненавистна моя свобода. А потом я уехала в Брюссель танцевать и пьянствовать и вела себя совсем уж скандально, а потом — неожиданно для самой себя — я стала сиделкой.

Ее дыхание затуманило стенки бокала, который она поднесла к губам.

— И тут я поняла, какая пропасть отделяет меня теперь от всех этих людей. Мне довелось беседовать с одной леди, сын которой выжил благодаря мне. Она на меня с таким презрением смотрела, будто я грязь под ее ногами. Я-то стала ей рассказывать, как ухаживать за сыном, как раны его осушать, а она и слушать не захотела, сразу спиной повернулась. Я спасла ее сына. Я спасла его жизнь и тем самым погубила свое доброе имя. Когда все, что я делала, сводилось только к танцам, флирту и дурачествам, мною восхищались, возмущались, увлекались! Но стоило мне сделать что-то стоящее, не побояться крови и грязи и спасти нескольких славных английских парней, как я стала прокаженной. Где справедливость? Я потеряла покой, и ради чего? Боже!

Бокал выскользнул из ее пальцев и покатился по каменному полу. Силван откинула голову на изголовье кресла. В ее позе были отчаяние и безысходность, и Ранду стало нестерпимо жалко ее. Как же угораздило эту красивую женщину попасть в такое положение? И чем он может помочь ей?

— У меня нет друзей, нет родни, которая бы обо мне заботилась.

— Да как вы можете говорить такое? А мы?

Но Силван не слушала, продолжая изливать душу в бессвязных жалобах:

— Я даже спать не могу, все мне ужасы мерещатся, да еще каждый мужчина на меня как на потаскуху смотрит, а матери этих самых мужчин вообще мне не доверяют. — Она попыталась подняться на ноги.

— Не уходите. — Ранд поймал ее за руку, не давая уйти. — Мама говорит, что солнце всходит, когда вы улыбаетесь, а она очень хорошо людей чувствует. И Джеймсу вы нравитесь, а Гейл вас просто обожает.

— Гейл — дитя, — с горечью возразила Силван. — Что она понимает?

— Гейл видит больше многих взрослых, — мягко ответил Ранд — Кстати, даже тетя Адела хорошо к вам относится, а если уж тетя Адела кого-то одобрила… — Он поколебался, а потом все-таки сказал то, что давно собирался сказать:

— Да и меня вы тоже покорили. Хотите, докажу?

— Как это?

— А пойдемте со мной в постель.

Даже это, казалось, не вывело ее из задумчивости.

— Нет.

— Нам будет хорошо вместе.

— Нет.

— Это потому, что я — калека. — Слова его просто подтверждали факт и вовсе не были вопросом.

— Не поэтому.

— Так в чем дело? Я бы о вас позаботился. Я уверен, вам бы понравилось.

— Да как вы смеете? — Силван возмущенно посмотрела на него. — После всего, что я вам рассказала! Значит, вы тоже считаете меня доступной женщиной? И хотите на мне проверить, не утратили ли вы свои мужские способности?

— Да нет же, — растерянно оправдывался Ранд.

— Я ненавижу вас! — крикнула Силван и опрометью бросилась вон из комнаты.

Ну вот, опять он вел себя как последний дурак! Теперь, задним числом. Ранд мог сколько угодно клясть себя за тупость. Женщины любят, чтобы за ними ухаживали, чтобы с ними заигрывали, и уж, конечно, ни одной из них не понравится, когда ее тянут на простыни просто так, чтобы развеять уныние или убедиться в своей мужской силе. Хотя в этом Силван не права. В поместье отыскалось бы сколько угодно женщин, с радостью пришедших бы ему на помощь в изысканиях подобного рода. Но не волновало его это, пока Силван Майлз не вторглась в его жизнь. А если она из его жизни уйдет, он, пожалуй, опять утратит интерес к таким вещам. Ладно, завтра он попробует…

Входная дверь резко распахнулась, а потом со стуком захлопнулась.

Уж не Силван ли это? С чего бы это ей вздумалось выходить? А вдруг и в самом деле она?

Подкатившись в кресле к окну, он выругался, увидев, как Силван сбегает по ступенькам.

— Джаспер! — завопил он. — Джаспер, иди сюда! — Не дождавшись, пока кто-нибудь явится на его зов. Ранд схватил золотой подсвечник и стал им колотить по столу. Боже, неужели она убежала из-за него? Может, он своими домогательствами поставил ее в безвыходное положение?

Силван быстро удалялась. Теперь он видел лишь серебристую тень, мелькающую на фоне лужайки.

— Проклятье, ты где, Джаспер?! — Ранд схватил тяжелый стул и швырнул его в окно.

Стекло разлетелось, звук был резкий и дребезжащий. В студию ворвался ветер с моря, а Ранд опять закричал:

— Силван!

В комнату вбежал лакей, потом еще один, а вслед за ними на пороге возник растрепанный дворецкий.

— Лорд Ранд! — произнес он, задыхаясь. — Чем могу служить?