Россия: власть и оппозиция - Сергей Кургинян

Я подробно описывал данный вариант в ряде публикаций, вызвавших бурную реакцию в русских патриотических кругах и град обвинений в мой адрес по части раскольничества и прочих ужасов и кошмаров. Я надеюсь на постепенное окультуривание русского патриотического движения, при котором эти круги поймут, что подлинные ужасы и кошмары не столь очевидны и выступают под сладкоречивыми масками. В любом случае модель Жана Тириара с его Европой от Дублина до Владивостока поразительно совпадает с моделью Андрея Сахарова, с той лишь разницей, что на вершине оккупационной пирамиды того или иного европеизма разные политические силы Европы видят себя. Что касается меня, то для меня очевидно, что в условиях геополитической нестабильности вопрос о том, какие силы оседлают евразийство в его прозападной модификации, предрешен, и это будут силы черного тевтонского Ордена.

В равной степени не принимая западнического евразийства в его американской и германской редакции, я тем не менее выступил против германского варианта, поскольку он является наиболее реальным. Тем самым я выступаю против наибольшей опасности для истории и для России. Сегодня она исходит оттуда. Как это кому-то не покажется странным.

Мир, увы, устроен не так просто, как это хотелось бы и демократам, и патриотам, которые едины, увы, в этом своем упрощенчестве и на его основе, как мне кажется, порою даже готовы подписать антиинтеллектуальный консенсус, что для меня, в условиях игровых реалий XXI века, равносильно капитуляции.

Итак, тевтонское евразийство, разрабатывавшееся рекламируемой Александром Дугиным организацией «Ваффен-СС», представляет собой сеть неофеодальных центров на периферии Европы с мощным ядром срединной Европы (миттель-Европа), полностью контролирующим эти неофеодальные центры.

Эта модель вынашивалась германским империализмом давно. Она отчасти была реализована в эпоху Брестского мира, и странно, право же, читать апологетику ей в так называемой патриотической прессе. Вот уж подлинный конфликт между игрой и историей.

Тевтонский, исламский, тюркский, а возможно, и ряд других проектов могут приобрести геополитическую согласованность. Возможно, они уже и приобрели ее. Если это так, то конец США, конец европейской демократии и европейской истории предрешен. Кое-кто может радоваться этому, ибо именно европейские, американские: игроки; беспощадно уничтожали Евразию русских. Но, понимая, что следующие игроки будут лишь еще беспощаднее, я продолжаю выступать-с защитой истории.

На практике это означает всяческое содействие нормальному становлению национального самосознания русских, понимаемых мною именно как нация — полиэтнос. Это и есть современный русский национализм, не деформировано-примитивизируемый и выставляемый напоказ в своем гротесково-пародийном обличье, а отвечающий всей сложности задач, стоящих ныне перед русским народом.

Итак, первая задача — такой, современный русский национализм.

Задача вторая — обозначение русского народа как ключевого (в случае его полиэтнического определения!) субъекта в пространстве нынешней Российской Федерации. Русский народ в этом смысле почти уникален, и разговор о его всечеловеческой природе имеет глубокий смысл и отнюдь не спекулятивен. Но это никоим образом не снимает с нас ответственности за определение вектора национальной идентичности русских, за сохранение и упрочение фундаментальных констант их народного бытия. Русская нация как полиэтнос — это более 80 процентов населения Российской Федерации. Этот факт, который топят в речах о «80 Бельгиях», означает, что Российская Федерация могла бы быть унитарным национальным государством и построение жесткой федерации есть именно уступка русской нации другим народам Российской Федерации. Обозначение формулы «нации — строителя государства». Создание единого и неделимого ядра российских территорий с демократичной, в подлинном смысле этого слова, то есть правовой, но достаточно жесткой властью.

Задача третья — стабилизация и развитие на базе единства традиций и государственности.

Задача четвертая — борьба за воссоединение русской нации, то есть большую Россию в рамках хотя бы так называемой «зеленой линии», то есть того варианта, который применяется в решении национальной проблемы на Кипре.

Задача пятая — интеграция в русском поле всех наций и народов Евразии, считающих это для себя желательным и готовых к отказу от так называемой суверенности во имя единства истории. Только такая Евразия — срединная, русская в векторе Камчатка-Адриатика (а не Дублин-Владивосток, как предлагают европейские евразийцы) может быть нами признана и принята и как государственный идеал, и как руководство к действию.

Перефразируя выражение канцлера Германии Коля, я могу сказать, что русские могут занимать в Евразии только исторически присущее им место держателей, либо… либо они обойдутся без Евразии, а вот обойдется ли без них Евразия — это вопрос.

«Россия», 1993 г.

Часть IV

Алгоритмы возрождения

4.1. «Я представляю особое почвенничество. Технократическое»

— Российские реформы за последний год столкнулись с невиданными сложностями и проблемами. На этом фоне между различными политическими элитами обостряется борьба за власть, а в обществе царит брожение. Преодолеем ли мы его, и каким образом?

— Есть два пути. Первый — война, тогда это будут два самолета, идущие на таран. Второй — глубинный, фундаментальный диалог с поиском нормальных, принципиальных путей по всем вопросам. Власти встали на первый путь. Они стали стравливать красно-коричневых и демократов. Они-то и есть «партия гражданской войны». Они — господа Козыревы и поповы. Мы категорически не согласны с такой «методикой». Второе. Инакомыслие в стране остается столь же «нон грата», как и раньше. Третье. Реформа превратилась в социальный эксперимент. Мы задавали им один простой вопрос. Вы считаете, что когда будете повышать цены, спрос будет падать, а предложение будет расти? Это либерально-монетаристская модель, она у нас работать, очевидно, не может. А мы вам наглядно показываем, что будет не так: начнете повышать цены, спрос падать не будет, а будет падать производство. Вы будете наращивать дефицит. Мы же не пугаем, а доказываем. Мы об этом говорили в самом начале реформ. Но это наше опасение даже не обсуждалось. Говорилось: все будет хорошо буквально через несколько месяцев. Мы подождали несколько месяцев. Итог — дефицит нарастает. Но это тот же самый путь, по которому шло брежневское правительство. Я представляю особое почвенничество в стране. Технократическое. Я представляю интересы того комплекса, который связан с высокими технологиями. Мы видим объективно, что творится с этим потенциалом, и считаем такую политику преступлением.

— Но российские власти приняли нелегкое наследства Может быть, корни ряда сегодняшних проблем уходят в горбачевскую эру?

— Я считаю, что все то, что сделал Горбачев, ломая кому-то хребет и осуществляя революционное разрушение старого без такого же революционного строительства нового, мы должны будем гасить, стабилизировать еще лет десять. А это можно было сделать гладко за 4–5 лет совершенно другими средствами, в других социальных технологиях, и результат был бы гораздо лучше. Впрочем, зачем обсуждать горбачевское прошлое — сейчас делается то же самое! Опять рывки. Опять рынок в 500 или в 3000 дней. Неважно, и то и другое — чушь собачья. Опять нарушаются фундаментальные условия того, что может привести к демократии, сохранив минимальную, политическую стабильность. Нельзя действовать через травму. Нельзя обеспечивать движение в демократию через социокультурный шок.

— Критиковать легко, особенно сейчас. А где ваш позитив, каковы контуры идеологии российской модернизации по Кургиняну?

— Я убежден в том, что необходимы такие механизмы, которые не содержат в самих себе потенциальную катастрофу и не выводят ее наружу в час «X». Но поймите, именно псевдодемократические реформы, проводимые в последние годы, как раз и обладают этими свойствами. В нашей стране в реальной сегодняшней ситуации демократическое клеймо ставят на себе силы, зачастую не имеющие никакого отношения к действительной демократии. Здесь возникает главный вопрос. Как, имея тоталитарную матрицу и вычищая из нее только какой-то субстрат, назовем его конкретно — коммунистическим, мы можем рассчитывать на то, что в обществе возникнет что-то новое, не тоталитарное? Просто та же самая матрица с теми же клетками будет занята другим субстратом. К примеру — демократическим. Возьмем такой, казалось бы, нонсенс, как «тоталитарная демократия». Попов уже совместил эти понятия. И раз может быть такой «горький сахар», как «демократическая диктатура», то почему не может быть, например, «тоталитарной демократии»! Я считаю, что тоталитаризм находится столь глубоко в крови, в культуре, в самом фенотипе человека, что борьба с ним не может быть поверхностна.