Сокровища Королевского замка - Мария Шиповская

Первый немец тотчас же ринулся туда. Второй заколебался, раздумывая, куда направить подчиненную ему команду. Казалось, вот-вот он последует примеру товарища или же направится по коридору в дальние комнаты. Но, быть может, он решил, что людям «низшей расы» не следует показывать, как «сверхчеловек» грабит квартиру, и направил всю группу налево.

Станислав чуть было не сказал, что в комнате у Антека тоже немало книг, но вовремя спохватился — лучше немцам не знать, что он бывал в этой квартире и прежде.

Все его мысли, все его желания были сосредоточены на одном: чтобы немец послал их в комнату Антека.

Немец взглянул на Станислава и, должно быть, угадал его мысли. Направился к двери, ведущей в Галину комнату, нажал на дверную ручку.

— Туда! — буркнул он.

Станислав закрыл глаза, входя в комнату. И тотчас же вынужден был открыть их. Он шел, подгоняемый окриками охранника.

После коридора, забитого вещами, комната эта показалась почти пустой. В ней сохранился прежний порядок, словно бы тот, кто делал обыск, решил, что здесь ему нечего искать. Тахта, застеленная на ночь белоснежно-чистым бельем. Возле чуть примятой, словно бы хранившей тепло Галиного дыхания подушки лежала книга. Должно быть, хозяйка читала перед сном. И, внезапно разбуженная, забыла про нее. На маленьком туалетном столике с большим хрустальным зеркалом лежал черепаховый гребень в серебряной оправе. На нем подрагивал золотистый пух — прядь Галиных волос, колеблемая дувшим прямо в разбитое окно ветром. Эта безнадежно вздрагивавшая на ветру прядка заставила Станислава содрогнуться от подступивших к горлу рыданий.

Он узнал лежавшую у подушки книгу. Томик стихов Норвида, тот самый, откуда Галя читала «Фортепиано Шопена».

Подошел немец, схватил томик, швырнул на середину комнаты.

— Паковать!

С полок снимали книги, классика шла вперемежку с сентиментальными романами, вызывавшими у Станислава снисходительную улыбку.

Немец приблизился к туалетному столику, оглянулся на рабочих, упаковывавших книги, схватил черепаховый гребень, стряхнул его, сунул в карман.

Станислав шагнул, словно пытаясь поймать золотистую прядку. Но она, подхваченная сильным порывом ветра, улетела в коридор и потерялась среди огромной груды собранных здесь, искореженных и никому не нужных теперь вещей. Все книги в Галиной комнате были перевязаны.

Их не хватало на одну тележку, но немец мог приказать отвезти то, что есть, в библиотеку.

Может быть, он и хотел это сделать, но его товарищ, который за это время успел набить и портфель, и карманы, противился такому, как ему казалось, преждевременному возвращению.

Все теперь зависело от того, в какую комнату их пошлют. На этот раз выбор пал на комнату Антека. Открыли дверь, и Станислав не мог узнать комнату, в которой, как он помнил, лад и гармония всегда поддерживались с особой любовью.

Сегодня он увидел здесь тот же разор, что и в передней, только вдобавок ко всему тут были раскиданы многочисленные чертежи, диаграммы, бумаги с математическими вычислениями, карточки из картотеки Антека. На грудах вещей валялась и сорванная картина «Антоний-астроном» — должно быть, гестаповцы проверяли, не спрятано ли что за толстой рамой. Над этим страшным опустошением отчужденно светилась ее яркая голубизна.

Станислав боялся взглянуть на подоконник.

Входя в комнату Антека, он уже не верил в смысл всей этой затеи. Как при таком погроме могли уцелеть хрупкие, стеклянные пластинки! Ему хотелось только удостовериться, своими глазами увидеть осколки.

Он взглянул на подоконник. Негативы стояли в сушильном станочке на том же месте, где их оставили для просушки. Здесь, казалось, пронеслось землетрясение, а они, несмотря на всю свою хрупкость, уцелели.

Нескольких все же не хватало. Разбитые, они валялись на полу. Должно быть, гестаповцы решили, что это оттиски работ какого-то художника, любителя старых стен, и потеряли к ним интерес.

Станислав никак не мог забрать негативы, за ним все время внимательно наблюдал охранник.

Откуда-то из дальних уголков квартиры донесся пьяный рев. Немец окинул взглядом четверку молча работавших поляков. «Только книжки!» — еще раз повторил он свое предупреждение и пошел в ту сторону, откуда доносились пьяные голоса.

Станислав одним прыжком очутился возле подоконника. Даже не успел почувствовать боли в ноге. Немец вот-вот мог вернуться. Стасик стоял у дверей, чутко прислушивался, не приближаются ли тяжелые шаги.

Станислав быстро вынимал пластинки из сушилки, страшно боясь выронить хоть одну. Нагнулся, поднял листки бумаги — один, второй, стараясь действовать как можно быстрее, — и обернул пластинки.

Успел.

Он смотрел на маленький, незаметный пакетик, затерявшийся среди стопок перевязанных, приготовленных к выносу книг.

Стеклянные пластинки, которые так легко разбить… Книги, которые так легко может уничтожить пламя…

Есть ли какой-нибудь смысл в их спасении? Быть может, это и будет памятником девушке с косами цвета спелой пшеницы, с голосом, в котором слышалось пение скрипки, и ее брату, похожему на сельского пастушка, искавшего в небе новые звездные миры?!

«Exegi monumentum aere perennius…»[30] — шепнула память строки Горация.

Может быть, это памятник куда более прочный, чем бронза, памятник всем замученным, всем убитым, попытка спасения пусть не их жизни, но смысла их существования.

Под тяжестью костыля толстый слой бумаг, покрывавших пол, съехал в сторону, среди них мелькнуло что-то зеленое. У Стасика сверкнули глаза. Он вытащил из-под вороха бумаг свою куртку — должно быть, Марцинка в тот вечер перед арестом высушила и выгладила ее.

Стасик чуть было не принялся стягивать с себя голубой свитер Антека — ведь тогда, в тот последний, проведенный у Миложенцких, вечер он обещал вернуть его и забрать куртку брата. Но, заколебавшись, остановился, вспомнил слова Гали: «И это тоже от брата».

Хотел было надеть куртку поверх свитера, но Станислав сказал:

— Лучше спрячь под низ. Немец мог твою голубизну запомнить.

Он помог засунуть куртку под свитер Антека и перепоясать его так, чтоб не выпала.

Из дальней комнаты послышался топот сапог и голоса, посылавшие проклятия. Это часовые, рывшиеся в вещах, громко проклинали своих дружков, которые их опередили, — во время обыска забрали все самое ценное.

Вернулся угрюмый охранник. Он едва держался на ногах. В налившихся кровью глазах была злоба. В руках он держал принесенную из комнаты пани Миложенцкой серебряную лампаду, о которой Станислав не раз слышал из рассказов сестры. Добыча обманула ожидания, лампада весила немного, к тому же серебро филигранной работы было в одном месте помято — должно быть, ее раздавил солдатский сапог.