Крестьянская цивилизация в России - Виктор Бердинских

Поругались. Снова сошлись. За стол опять все садимся. "На хлеб нечего сердиться". Ругались больше все матом. Ругаться да матом не сказать, тогда есть не интересно будет.

А мы опять с Валькой-сестрой дрались. Зачем я наперед пол вымыла. Давай меня за волосы таскать. Я больно смирёна была. А где и я не уступлю. Пойдем к бабушке жаловаться. Ладно, по головке погладит.

Сейчас вот детей мало в семье. Умрет, так ревут. А раньше как-то умирали быстро. Плодили как котенков. Пока рождается — все рожают. Тетка Настасья семерых родила, а живет одна Маня. "Вы все живете, а у меня один силенок, и тот умер". Вот так здорово, а мы-то чем виноваты? Дяде детей надо. Вот тетка родит, мы уж водимся-водимся, пикнуть не даем. Одна соску держит, другая пеленает. Все равно год пройдет — умирают. Двое двойников девки по 3 мес. жили, уже четверо, Колька-парень, Васька-парень, Маня уже седьмая одна выжила, да и то наперед нас умерла.

Мне запомнилась одна колыбельная песенка, которую пела моя тетя:

Баю-баюшки-баю,Укачаю-укладу.Спать укладываю, уговариваю,Баю-баюшки-баю,Отец ушел за рыбою,Бабушка — коров доить,Матушка — пеленки мыть,Дядюшка — коней поить.Баю-баюшки-баю,Спи, мой миленький, усни,Угомон с собой возьми».

Нередко родители, чтобы сэкономить хлеб зимой, сбывали лишний рот на сторону — отдавали своих детей в няньки на длительное время. А.Т. Дудоладова (1915) была, конечно, в няньках много дольше других детей: «Работать начала рано. В 7 лет отдали меня в няньки, жила в разных деревнях в четырех семьях. Домой из нянек вернулась в 15 лет».

Жизнь в няньках была очень несладкой. «Пожила лет до восьми и отдали меня в няньки в соседнюю деревню за 8 верст. Ну и натерпелась я там! Хозяева злы попались, все ругали, заставили ночью водиться. Сидишь в темноте, да и уснешь. Дитя заплачет, хозяйка проснется — ударить может и обидеть. Тяжело было, ведь сама еще ребенок! И поиграть, и поспать хочется. А за стол сядешь и боишься лишнюю крошку взять. Вот так и жила. А если отпустит хозяин домой, бежишь, как праздник какой. Поживешь денек дома и не хочется обратно возвращаться. Ревешь, а мама в спину подталкивает, а сама вся в слезах» (К.А. Рублева, 1918).

Старшие бессознательно и сознательно формировали в детях свои стереотипы поведения. «Бабушка была очень доброй, но характер имела твердый. В доме никогда не было пустых разговоров, никаких сплетен, никаких осуждений соседей. Бабушка видела у людей в первую очередь все хорошее, моралей нам никогда не читали. Все разговоры велись при детях, мы были в курсе всех дел. Нас никогда не били, не кричали на нас» (В.Я. Суслова, 1924).

И самым серьезным, важным из этих стереотипов — было отношение к труду. Дети рано становились маленькими взрослыми. «Мы, ребенки, росли серьезные какие-то, штыриться некогда было. Зарабатывать трудодни начали с 5-ти лет. Родители не жалели нас, будили — еще солнце не взойдет» (Л.И. В-ина, 1910).

Любое незначительное поощрение за труд воспринималось, как огромная радость: «В 6 лет с братом возили навоз деду в течение 7 дней. Так он нам за это купил 400 граммов пряников. Мы были бесконечно рады. В 6 лет летом ходила в поле, помогала лен теребить. Тяжело было без отца. Рано вставали с братом и до завтрака (летом) успевали сходить за ягодами, а после завтрака шли в поле жать» (Д.Г. Посохина, 1907).

К тяжести крестьянского труда дети привыкали еще в детстве. Они входили в ритм, многообразие работ, постигали многочисленные крестьянские ремесла. Школьное учение, по мнению крестьянина, было делом не очень нужным. В.Ф. Загоскин (1904) так рассуждает об этом: «Меня заставляли делать всю крестьянскую работу: жал серпом, косил горбушей. Подошли года, надо идти в школу на учебу. А в семье сказали: "Для чего учить? Пусть будет работник по хозяйству". Но брат настоял: "Как так? Он — мальчик, должен уметь читать, писать". И отвез меня в деревню Ожоги. Там был учитель, он учил в своем доме первый класс. А я стоял у одного дяденьки на квартире, все ему по хозяйству помогал. Потом открыли школу в деревне Четвериковы, и я закончил три класса сельской школы в 1916 году. На этом мое образование закончилось, стал работать крестьянскую работу. Старался приобрести какую-нибудь специальность (деревенскую). В деревне соседи были все мастеровые. Сосед Кирилл — он делал гребни. Я ходил к нему в свободное время и научился делать гребни из рогов. А сосед дядя Гриша делал горшки, я тоже начал ходить учиться — и научился. Брат был пимокат, я ему помогал — и тоже научился катать валенки. Крестьяне жили единолично, у каждого была своя полоса. Он ее обрабатывает и удобряет и старался иметь побольше скотины, чтобы получить навоз на удобрение. Для коров всегда делали подстилку. Накормят ее — она лежит-пыхтит. А сейчас бедную корову держат на цепе, как дворовую собаку. Крестьянин без лошади в те годы жить не мог.

Детство тяжелое было. Земли у нас было на две души, три узеньких полосочки: урожаи родились плохие. Первые штаны мне сшили в 7 лет, а до этого бегал в длинной рубашке. Во двор зимой и летом бегали босиком. Когда подрос, мне сплели лапотцы и дали портяночки-онучки. Наша деревня была бедная. Только на трех избах крыши тесовые».

Детства, в современном понимании, крестьянские дети не ощущали, они были маленькими взрослыми (работниками), выполнявшими посильный труд, жившими в трудовом ритме своей семьи лет с 6–7. «Пошлют с утра за грибами, а потом борозду жать. Никакого уж раньше детства не было — всем работы хватало. Скажут жни — нажнешься. Ушел бы куда играть, да уже не заможешь, да и уйти никуда нельзя было без спросу. Была раньше работа всем — и старым, и малым. Носили воду, так все плечи сшоркали до крови — вот оно детство-то» (А.Е. Рыкова, 1907).

А вот еще более ранний возраст называет наша современница: «По дому уже с 5 лет работала, а по найму с 13 лет. Колхозницей была, конюшила, всю войну лес валила. С 1966 года стала работать в городе уборщицей — это уже за деньги».

И сегодня тот труд вспоминается как очень тяжелый: «У нас детство было лет до 7. И было оно очень трудным. Вставали рано. С младшими водились, корову пасли. Я помогала глину месить, носить воду — дом мы строили. Очень уставали. Жать начинали с 8 лет. Вставали в 3 часа утра. Вполне взрослыми людьми становились с 14 лет».

«Я детства-то и не видела почти что. В 7 лет меня уж жать брали. Помню, день был холодный, а мы жали.

Руки замерзли, остановилась да оглянулась назад — тятенька так погрозил, дак реву да жну. А раз опять было — тоже жали. Снопы-то забираешь в горсть, вот у меня палец большой и гнуться не стал — до чего доработала. Бабушка увидела и говорит: "Иди, Таиська, домой, вся уж умаялась. Да только накопай картошки, на ужин свари, скотину накорми, корову подои, избу прибери, за ребенками догляди". Вот тебе и отдохнула. Много ли подросла — косить стали брать. А косили горбушами. За день-то так натюкаешься, что спину и не разогнуть. А в школе я одну зиму только и проучилась, больше не отпустили. Тут прясти, тут жать, тут за ребенками смотреть надо, вот мои ученья и кончилися» (Т.С. Вагина, 1914).

Многие отцы смотрели на учебу своих детей как на баловство. Дети будут крестьянствовать, считали они, грамота им не пригодится, мы век прожили неграмотные… Правда, мальчиков учили охотнее. «Нас было у папы-мамы 8 гавриков: пять дочерей и три сына. У тяти четыре брата, и все жили в одном дому. Потом разъехалися, братья рядом выстроилися. Еще не давали усадьбу-то, земли-то у нас мало было. Работали мы и пока малы были. Работа была по нам: ложки красили краской, шкуркой шкурили. Семи лет отдали в школу в Цыганах. Училася без ноля десять классов. Мама сказала, что фамилию расписать может, ну и ладно. Чё, говорит, их дома-то учить, письма писать парням, што ли?» (А.С. Никулина, 1909).

А вот какой любопытный эпизод вспоминает эта же рассказчица из детства своего мужа: «Он у их один был сын. Да, один. Он подрос, так они купили лошадку. А отец-то инвалид об одной руке, так сыну приходилось пахать. А пахали тогда сохой, ручки были высоко, соха-то ведь не как плуг. С непривычки мальцом еще работал да работал, на обед приехал домой, проработался, ести хочет, а ложка-то трясется и рука не сгибается. До роту-то донести не может! Разозлился, кинул ложку на стол и сам пошел заревел. Вот пахарь-то какой! Так и не пообедал. Мати тоже не утерпела, заплакала… И что делати?»

Роль старших детей в семье была особая — девочка заменяла мать: топила печь, водилась с младшими братьями и сестрами, ухаживала за скотиной, сын — участвовал во всех работах в поле, заготовке дров, перенимал ремесла, которыми владел отец. Дети воспитывались в полном послушании родителям, каждый их шаг контролировался. Во взрослых застольях в праздники они не участвовали. А.Е. Рыкова (1907): «В праздники кто придет, мы сидели на полатях. Пальцем помаячит отец — и сиди, в разговор никакой не влезть. От дома никуда не спросясь не уйдешь, никак ничё не скажешь. Пришел человек — мало ли какую речь ведут, ты не причастен к этому».