Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Маркел Ховард

Потом Уотсон встретился также с Джоном Коудери Кендрю, когда тот вернулся из США. Кендрю, сын известного климатолога, профессора Оксфордского университета, закончил Тринити-колледж в Кембридже с дипломом первого класса с отличием, во время Второй мировой войны участвовал в разработке радиолокатора в научно-исследовательском институте Королевских военно-воздушных сил Великобритании, подполковник авиации. После войны Кендрю возобновил занятия в Кембриджском университете и, защитив в 1949 г. под руководством Брэгга диссертацию о различиях между гемоглобином плода и взрослой особи у овец, стал не просто коллегой, но правой рукой Перуца. Его открытия оказали огромное влияние на практику педиатрии, в частности неонатологии{471}.

Став сотрудником Кавендишской лаборатории, Уотсон съездил в Копенгаген, чтобы собрать немногочисленные пожитки и попрощаться с Германом Калькаром{472}. На обратном пути в поезде, утомленный однообразным пейзажем за окном, он дремал и мечтал. В 2018 г., когда его спросили об этой поездке, он не вспомнил, о чем именно думал, но сказал, что сознавал: часики тикают и у него не так уж много времени, по истечении которого его кембриджская карета обратится в тыкву и ему придется вернуться в Америку, имея – или не имея – важное открытие на счету{473}.

К счастью, Уотсону хватало средств, чтобы прожить год, хотя он потратился на купленные сестрой два модных парижских костюма и не рассчитывал еще что-то получить от Национального научно-исследовательского совета{474}. Первые несколько месяцев он считал каждый шиллинг, чтобы свести концы с концами. Арендная плата в меблированных комнатах включала приличный завтрак. Однако домовладелица установила для жильцов строгие правила, раздражавшие Уотсона. Он написал родителям 16 октября, что она чудаковатая и не допускает никакого шума{475}. Несмотря на предписания, Уотсон постоянно нарушал требование разуваться и не спускать воду в туалете после девяти вечера, когда ее муж ложился спать. Также он часто выходил из дома после 22 часов, когда все в Кембридже уже закрыто и его мотивы «подозрительны». Не прошло и недели, как он понял, что долго там не продержится, и через месяц с облегчением последовал распоряжению хозяйки «убраться раз и навсегда»{476}.

Джеймса приютили Джон Кендрю и его жена Элизабет; в этом неудачном браке каждый из супругов вел, как тогда вежливо говорили, независимый образ жизни{477}. Они выделили ему комнату на верхнем этаже своего крохотного таунхауса на Теннис-Корт-роуд, напротив которого через улицу высился комплекс зданий по Даунинг-стрит, включавший Зоологическую лабораторию, Геологический музей Седжвика и Институт Молтено. В доме Кендрю было довольно сыро, комнаты отапливались лишь ветхим электрическим обогревателем, зато они почти ничего не брали за аренду. И хотя в этом жилище, казалось, можно было подхватить туберкулез, Уотсон из-за скудного бюджета принял великодушное предложение и переехал на Теннис-Корт-роуд, пока финансовое положение не улучшится{478}.

Через несколько дней в Кембридже у Уотсона уже было не меньше знакомых, чем за все время пребывания в Копенгагене. В письме родителям он пошутил на этот счет: «Очень полезно знать местный язык!» Признаваясь, что неуверенно себя чувствует, работая в научной области, в которой знает намного меньше всех остальных, он назвал свое умонастроение «комплекс ученика». К счастью, экзаменов не было, и давление, которое он испытывал, было лишь внутренним и облегчалось посещениями библиотеки, куда он часто наведывался. Немного расслабиться помогали сквош и теннис. Кроме того, он сдружился с физиком-ядерщиком Денисом Хейгом Уилкинсоном, изучавшим механизмы миграции и навигации птиц, и первое время в Кембридже часто проводил выходные в его обществе, исследуя сельские окрестности и места сброса сточных вод в поисках околоводных птиц, которых прилежно перечислил для отца: «бекас, морской зуёк, золотистая ржанка и бесчисленные чибисы»{479}.

Почти три недели Уотсон работал под непосредственным руководством Джона Кендрю. Его главной обязанностью было носиться между Кавендишской лабораторией и местной бойней, таская тяжелые ведра с уложенными в колотый лед лошадиными сердцами, из которых выделяли миоглобин{480}. Уже в молодые годы Уотсона было ясно, что он не экспериментатор. Он был слишком неуклюжим и нетерпеливым, чтобы выполнять тонкие манипуляции, требующиеся при большинстве научных экспериментов. Это тем более касалось биологических материалов, в отношении которых, по замечанию американского хирурга и писателя Шервина Нуланда, «принципиально важно деликатное обращение. Чувствительные ткани плохо реагируют на грубое прикосновение… живые биологические структуры не переносят неадекватное воздействие и сразу же выражают свое неудовольствие, если обращаться с ними с меньшей обходительностью, чем та, к которой их приспособила мать-природа»{481}. Уотсон не умел и так и не научился должным образом обращаться с биологическими объектами. Бывало, что он так сильно повреждал лошадиную сердечную мышцу, что Кендрю не мог получить образец кристаллизованного белка для структурного исследования. Неумение работать руками сыграло в пользу Уотсона. Если бы он был способен достаточно осторожно и тщательно манипулировать с живой сердечно-мышечной тканью, Кендрю, возможно, так и оставил бы его на этом фронте работ, но он понял, что Джеймса лучше не допускать к приготовлению образцов, что медленная кропотливая работа не для него, и предоставил ему находиться в обществе Фрэнсиса Крика, который в Кавендишской лаборатории был, мягко говоря, на особом положении{482}.

От чего зависит плодотворное сотрудничество? Это тайна не меньшая, чем тайна счастливого брака. Уотсон сразу понял, как здорово общаться с Фрэнсисом Криком. «Мне очень повезло, что в лаборатории Макса нашелся человек, знавший, что ДНК важнее белков», – говорил Уотсон. Но пока никто в их окружении не придавал значения теме ДНК: из-за вероятных проблем в отношениях с лабораторией Королевского колледжа не было возможности этим заниматься{483}.

В 1988 г. Крик вспоминал, что услышал о приезде Джеймса Уотсона в Кембридж от своей жены Одиль, которая однажды вечером встретила его в дверях со словами: «Заходил Макс с молодым американцем, с которым хотел тебя познакомить, и – только вообрази – у него нет волос!» Короткая стрижка была тогда новшеством в Кембридже. Впрочем, со временем Джеймс приобрел местные привычки, хотя никогда не отращивал волосы до такой длины, какую мужчины носили в шестидесятые годы{484}. Когда Уотсон и Крик встретились, они сразу поладили, отчасти из-за общности интересов, отчасти же, как подозревал Фрэнсис, потому, что нетерпимость к тугодумам была свойственна им обоим{485}.

Ни тот ни другой не отличались благовоспитанностью, которая, по мнению Крика, отравляет сотрудничество в науке; они предпочитали прямоту и честность, а при необходимости и грубость в ответ на идеи или решения, которые им казались чепухой{486}. Англичанин Крик, воспринимавший происходившее вокруг как бы изнутри, и приезжий американец, смотревший со стороны, оценивали все на удивление одинаково. Душевный, блестящий, дурашливый, циничный по отношению к любым авторитетам, Фрэнсис стал для Джеймса неисчерпаемым источником веселья. Уотсон сообщил Максу Дельбрюку: «Крик, безусловно, самая яркая личность из всех, с кем я до сих пор работал, и больше всех похож на Полинга, даже внешне. Он никогда не перестает говорить или думать, и поскольку почти все свободное время я провожу у него дома (его очаровательная жена-француженка превосходно готовит), то постоянно нахожусь в тонусе»{487}.