Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков - Марина Сербул

Но смешивать два эти ремесла / Есть тьмы охотников – я не из их числа. – Не совсем точная цитата из монолога Чацкого («Горе от ума», д. III, явл. 3).

…поэты за деньги величали Нерона полубогом… – Римский император Нерон, правивший в 54–68 годах, воображал себя великим актером, поэтом и музыкантом и требовал от подданных восхищения его талантами.

Ума холодных наблюдений / И сердца горестных замет. – Стихи из посвящения П. Плетневу в романе Пушкина «Евгений Онегин».

…Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». – В поэме Т. Тассо есть эпизод, в котором повествуется, как рыцарь Танкред попадает в заколдованный лес.

Эти петербургские слётки всегда зазнаются… – Слёток – молодая птица, начавшая вылетать из гнезда. Здесь – новоприбывший из столицы.

На нем были серые рейтузы, архалук и черкесская шапка. – Архалук – верхняя одежда горцев, почти то же, что и бешмет.

…не падайте заранее; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря! – По преданию, римский император Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.) оступился на пороге, направляясь на встречу с заговорщиками, замышлявшими его убить, что им и удалось осуществить.

…это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. – Диверсия (лат.) – действие, цель которого заставить противника сосредоточиться на одном участке с тем, чтобы на самом деле атаковать его основными силами на другом. В данном случае – благотворное отвлечение.

Фаталист

Фаталист (от лат. fatum – судьба) – человек, верящий в неизбежность жребия, заранее приуготовленного ему высшими силами.

…были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах… – Речь идет об астрологах, к которым Печорин относится иронически.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Какие друзья и знакомые в окружении Лермонтова могли послужить прототипами героев романа?

2. Что представляла собой Кавказская Линия?

3. Как выглядели крепости на Кавказе?

4. Какие обычаи характерны для жизни горцев?

5. Какие горские племена упоминаются в романе Лермонтова?

6. На примере образов Максим Максимыча и Печорина опишите военный быт на Кавказе.

7. Почему Грушницкий, изображая разжалованного, рассчитывает на внимание и сочувствие окружающих?

8. В чем состоит основное отличие поединка Печорина с Грушницким от дуэли, изображенной в «Евгении Онегине»?

РОМАН И. ГОНЧАРОВА «ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ» (1847)

В самом названии «Обыкновенная история» заключено определение, чрезвычайно важное для понимания современной Гончарову жизни – «обыкновенная».

Обыкновенное приходит на смену прежней романтической патетике, неординарным личностям и драматическим ситуациям, наполнявшим литературные произведения и определявшим поэтическое представление о человеческом бытии. «Все однообразно», «все обыкновенно», «все подходит под какой-то прозаический уровень», – напишет Гончаров в своем цикле очерков «Фрегат «Паллада» (1855–1857), посвященном собственным впечатлениям о кругосветном плавании, в котором было немало и экзотического. Эти слова можно вынести в качестве эпиграфа к русской и общеевропейской жизни 40—60-х годов XIX века.

Подобное восприятие жизни в ее повседневном прозаическом течении формируется у русских писателей с середины 1830-х годов. Повсеместно ощущается какой-то эпохальный, исторический перелом, захватывающий вслед за Западной Европой и Россию.

«Критическим и переходным временем» называет современность молодой И. Тургенев. «Все более или менее, – пишет в 1847 году Гоголь, – согласились называть нынешнее время переходным. Все, более чем когда-либо прежде, ныне чувствуют, что мир в дороге, а не у пристани…» Противопоставление двух исторических эпох, настоящей (прозаической) и прошлой (поэтической), заложено в основу повести Л. Толстого «Два гусара» (1856).

И для В. Белинского появление вершинных произведений Пушкина и Гоголя («Евгения Онегина» и «Мертвых душ») напрямую связано с современным состоянием общества, сущность которого, в отличие от предшествующих эпох, «составляет… проза жизни, вошедшая в его содержание».

По-иному о прозе наступающего века говорит поэт Е. Баратынский, удрученный господством в обществе корыстных устремлений и потребностей:

Век шествует путем своим железным,

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята.

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы.

(«Последний поэт», 1835)

Эту мысль подхватывает Гоголь в «Театральном разъезде» (1836–1842): «Все изменилось давно в свете. <…> Не более ли теперь имеют электричества чин, денежный капитал, выгодная женитьба, чем любовь?»

Так или иначе торжество практических идей над романтическим восприятием жизни – явление исторически объективное и закономерное. 1840—1850-е годы в России отмечены активизацией деловой жизни. «…Что бы про наш век ни говорили, – сказано в одном из писем 1854 года А. Писемским, – какие бы в нем ни были частные проявления, главное и отличительное его направление практическое: составить себе карьеру, устроить себя покомфортабельнее, обеспечить будущность свою и потомства своего – вот божки, которым поклоняются герои нашего времени…»

«Обыкновенная история» явилась одним из первых художественных откликов на явление нового социального феномена – буржуазного мироощущения. Буржуазность проникает в дворянское сознание, для которого практичность, предельная сосредоточенность на материальном интересе, стремление составить себе состояние путем выгодного вложения капитала доселе по большей части были побуждениями чуждыми и презираемыми. Разумеется, дело было не в том, что дворяне пренебрегали имуществом или капиталом, – охотников «за счастьем» и в их среде было предостаточно. Однако добывалось это путем вхождения «в случай», выгодной женитьбой, выигрышем в карты… А вот заниматься торговлей, заводить фабрики или предпринимать финансовые операции большинство дворян считало низменным. Но постепенно такой взгляд на вещи начинает меняться. Это выражается, в частности, и в том, что многие начинают иначе относиться к статской службе, которая традиционно воспринималась дворянами как непрестижная, «подьяческая».

Мироощущение молодого человека, начинающего самостоятельную жизнь

Роман начинается с проводов двадцатилетнего Александра Адуева из родных Грачей в Петербург. Маменька собрала своего сына основательно, чтобы он зря не тратился в столице. В дорогу ему даны дюжина простыней и наволочек, три дюжины рубашек, двадцать две пары носков, несколько дюжин косыночек и платков. Из одежды – «хороший фрак» не на «всякий день», попроще «в люди» – фрак масака (в отличие от официального «хорошего фрака» черного цвета этот фрак – брусничного цвета с синеватым отливом), четыре жилета, две пары брюк.

Кроме всего прочего, путешественнику выделены обильные съестные припасы, не только в дорогу, но и для собственного стола в Петербурге, как то: сушеная малина, мед, варенье и т. п. Одним словом, Адуев обременен багажом не меньше чем Ларины, отправлявшиеся в Москву. И кибитка его такая же, как упомянута в «Евгении Онегине», и само путешествие молодого человека мало чем отличалось от того, что описано в пушкинском романе.

В автобиографическом очерке «На родине» Гончаров вспоминает, как он возвращался после окончания университета к себе домой в Симбирск, до которого из Москвы было семьсот верст с лишком.

Путешествовать на почтовых переменных лошадях (это пять дней в пути) студенту было дорого – полтораста рублей ассигнациями. «Ехать «на долгих», с каким-нибудь возвращающимся из Москвы на Волгу порожним ямщиком, значило бы вытерпеть одиннадцатидневную пытку. <… > Железных и других быстрых сообщений, вроде malleposte, [37] не существовало… Мне сказали, что есть какой-то дилижанс до Казани, а оттуда-де рукой подать до моей родины.

Газетных и никаких печатных объявлений не было: я узнал от кого-то случайно об этом сообщении и поспешил по данному адресу в контору дилижанса, в дальнюю от меня улицу. Конторы никакой не оказалось. На большом пустом дворе стояло несколько простых, обитых рогожей кибиток и одна большая бричка на двух длинных дрогах вместо рессор». Эта бричка на трех пассажиров и оказалась «дилижансом».