Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Была до пояса длинна

Волос шафрановых волна;

       Камзола золотого

Была неведома цена;

Штаны из брюггского сукна,

       А обувь — из Кордовы.

Он за оленями скакал

И в небо соколов пускал

       За водяною птицей;

Был как никто в стрельбе удал,

В борьбе всегда барана брал,

       С любым готов схватиться.

Немало девушек тайком,

В ночи не зная сна, по нем

       Томилось и вздыхало;

Но он, с пороком не знаком,

Был чист, с терновым схож кустом,

       Чьи ягоды так алы.

И вот однажды сэр Топас —

Я повествую без прикрас —

       На вороной кобыле,

Мечом, копьем вооружась,

Собрался в путь — и вмиг из глаз

       Исчез за тучей пыли.

Дубраву вдоль и поперек

Обрыскал он, трубя в свой рог,

       Гоняя зайцев, ланей;

Скакал на север и восток

И вдруг почувствовал приток

       Прельстительных мечтаний.

Там рос пахучих зелий стан —

Гвоздика, нежный балдриан

       И тот орех мускатный,

Что в эля старого стакан

Иль в ларь кладут, чтобы им дан

       Был запах ароматный.

Там раздавался птичий гам,

И попугай и ястреб там

       Все звонче, чище пели

Дрозд прыгал резво по ветвям

И вторил диким голубям

       Как будто на свирели.

У рыцаря стал влажен взор,

В нем вызвал этот птичий хор

       Любовное томленье;

В коня шипы вонзая шпор,

Помчался он во весь опор

       В каком-то исступленье.

Но вот, коня сбивая с ног,

От скачки рыцарь изнемог,

       И посреди дубравы

Он на поляне свежей лег,

Где конь его усталый мог

       Щипать густые травы.

«Любовь царит в душе моей.

Мне, мать пречистая, ей-ей,

       Час от часу тяжеле.

Мне снилось, что царица фей —

Жена моя и будто с ней

       Мы спим в одной постели.

По ней тоскую я душой,

Я не хочу жены другой,

       Меня достойной нет

               Девицы;

Я в поисках объезжу свет,

Чтоб наконец напасть на след

       Приснившейся царицы».

Наш рыцарь снова поскакал

По долам и по склонам скал,

       И поздно, перед ночью,

Край фей, который он искал,

Среди глуши лесной предстал

       Пред рыцарем воочью.

Он смотрит, отирая пот

И широко открывши рот,—

       Места пустынны эти:

Как будто вымер весь народ,

Никто навстречу не идет,

       Ни женщины, ни дети.

Но вот ужасный великан —

А был он Олифантом зван —

       Вдруг выбежал навстречу,

Крича: «Ни с места, мальчуган,

Не то — свидетель Термаган[140] —

       Коня я изувечу

                 Дубиной.

Средь арф и флейт царица фей

Живет в стране чудесной сей

       Владычицей единой».

Ответил сэр Топас: «Постой,

Сразимся завтра мы с тобой,

       Я за оружьем съезжу;

Ужо — могу поклясться я —

Вот этим острием копья

       Попотчую невежу.

             Я смело

Твой мерзкий проколю живот,

И, только солнышко взойдет,

       Дух вышибу из тела».

Тут рыцарь обратился вспять,

А великан в него метать

       Стал из пращи каменья;

Но избежал их сэр Топас,

Его господь от смерти спас

       За храбрость поведенья.

Внемлите повести моей,—

Она гораздо веселей,

       Чем щекот соловьиный.

Я расскажу вам, как домой

Примчался рыцарь удалой

       Чрез горы и долины.

Он челядь всю свою созвал

И песни петь ей приказал:

       «В сражении кровавом

Иду иль победить, иль пасть;

Велит мне биться к даме страсть

       С чудовищем трехглавым.

Покуда воинский убор

Я надеваю, разговор

       Ведите меж собою

Про королей, про папский двор,

Про      то, как у влюбленных взор

       Туманится слезою».

Тут слуги, бывшие при нем,

Поставили бокал с вином

       Пред юным господином.

Он выпил все одним глотком

И пряника вкусил потом,

       Обсыпанного тмином.

На тело белое свое

Надев исподнее белье

       Из ткани полотняной,

Сорочку он покрыл броней,

Чтоб сердце, идя в смертный бой,

       Предохранить от раны.

Затем облек себя вокруг

Щитками лат — издельем рук

       Искусного еврея,

Поверх всего надел камзол,

Который белизною цвел,

       Как чистая лилея.

С кабаньей головою щит

Имел отменно грозный вид;

       Над элем и над хлебом

Поклялся рыцарь, что убит

Им будет великан, — сулит

       Пусть что угодно небо.

Огнем латунный шлем сверкал,

В кости слоновой меч лежал,

       Сапог из мягкой кожи

На каждой был ноге надет,

Поводья испускали свет,

       На лунный блеск похожий.

И кипарисовым копьем

С каленым тонким острием

       Наш рыцарь красовался.

Конь вороной играл под ним,

Он был в пути неутомим,

       Нигде не спотыкался.

             Рассказу

Тут перерыв — конец главы.

Хотите дальше слушать вы?

       Что ж, я продолжу сразу.

О рыцари и дамы, вас

Прошу не прерывать рассказ,

       Который поведу я.

Пойдет в рассказе этом речь

Про радости любовных встреч,

       Про схватку боевую.

Прославлены сэр Ипотис,

Ги, Плендамур, Либо, Бевис,

       Все знают имя Горна.

Но сэр Топас затмил их всех:

Был им одержанный успех

       Прекраснейшим бесспорно.

Сев на горячего коня,

Он, словно искра из огня,

       Помчался к чаще бора.

Воткнуть успел он в шлем цветок,

Храни его господь и рок

       От смерти и позора!

Был рыцарь странствующий он

И потому вкушал свой сон

       Под боевым нарядом;

Подушкой шлем ему служил,

Конь от него не отходил

       И пасся тут же рядом.

Лишь из ручьев он воду пил,

Как Парсиваль, который был

       Так строен и наряден.

И вот внезапно…

ЭПИЛОГ К РАССКАЗУ О СЭРЕ ТОПАСЕ

(пер. И. Кашкина)

«Клянусь крестом, довольно! Нету сил! —

Трактирщик во весь голос возопил,—

От болтовни твоей завяли уши.

Глупей еще не слыхивал я чуши.

А люди те, должно быть, угорели,

Кому по вкусу эти доггерели».[141]

       «Не прерывал, однако, ты других,—

Я возразил, — а это стих как стих.

Претензий я твоих не понимаю

И лучшего стиха найти не чаю».

       «Ну, если уж по правде говорить,

Так стих такой не стоит и бранить,

И нечего напрасно время тратить».

(Тут он ввернул еще проклятье кстати.)

«И прямо, сэр, в глаза я вам скажу,

Пока всем делом я руковожу,

Не дам задаром рифмами бренчать,

И коль рассказ взялись вы рассказать,

Так вот его и расскажите нам.

Вам слово, так и быть, вторично дам.

Пусть тот рассказ в стихах иль в прозе будет,

Но пусть он мысль и радость в сердце будит».

       «Одну безделку в прозе я слыхал,[142]

И за нее я ваших жду похвал,

Иль вы и в самом деле очень строги.

Ее я слышал уж не раз от многих».

ПРОЛОГ МОНАХА

(пер. И. Кашкина)

Когда, хоть и не без натуги, мне

О Мелибее и его жене

Закончить удалось на этот раз

Без меры затянувшийся рассказ,—

Трактирщик в горести своей признался:

«От бочки эля я бы отказался,

Лишь бы жене моей послушать вас.

Авось бы вразумил ее рассказ

Об этаком смирении примерном.

       Христовы кости! Вот он, всем пример нам.

Коль поварятам надо взбучку дать,

Ей только и забот, что мне совать

Дубину в руки, в голос причитая:

«Лупи их крепче! Ой, напасть какая!

Бей насмерть! Не жалей дрянных щенят».

       А то косой золовка кинет взгляд

Иль в церкви место не тотчас уступит,—

Опять меня жена за это лупит.

В лицо мне вцепится и ну кричать:

«О подлый трус! Не смеешь наказать

Обидчицу. Садись тогда за прялку,

А нож дай мне, чтоб заколоть нахалку».

И так с утра до вечера вопит,