Выше полярного круга (сборник) - Валентин Гринер

Муртаз Магомедов появился на «Промышленной» двадцать лет назад. Может быть, он попал бы на другое предприятие, если бы не одна маленькая деталь. Дело в том, что когда Муртаз ступил на северную землю, в кармане у него осталось всего 45 копеек. Две по двадцать и пять.

— Куда везешь за эти деньги? — спросил он, протянув кондуктору автобуса ладонь со всей своей наличностью.

— Как раз довезу до «Промышленной», — ответила девушка, и тут же оторвала полоску голубеньких билетов.

— Между прочим, у меня сегодня день рождения, — добродушно сообщил Муртаз. — Думаешь, зря говорю? Смотри! — Парень достал паспорт и прочитал, что он, представитель малюсенькой кавказской национальности агульцев, Муртаз Магомедов, родился именно этого мартовского числа 1937 года в горах Дагестана. — Бывает же так, что в день рождения начинаешь новую жизнь в незнакомом месте, — закончил он и задумался.

— А откуда сейчас? — поинтересовался какой-то мужчина, вступая в разговор, чтобы как-то скоротать время полуторачасовой езды по кольцевой дороге. — Видимо, с юга. Легковато одет…

— С Кавказа, — охотно ответил Муртаз. — Познакомился с экономической географией и решил приехать сюда поработать…

— Теперь дела у вашего брата пошатнулись, — встряла в разговор немолодая женщина, обнимая огромную кожаную сумку, которая покоилась у нее на коленях. — Вина нынче во всех магазинах — залейся. Годов пять-шесть тому — вот это да! — делали деньги твои земляки.

— Какие земляки? — спросил Муртаз обиженно, поскольку почувствовал, что эта тетя отнеслась к нему пренебрежительно.

— Которые на рынке торгуют. Фрукты продают, вразливную винишко…

— Я не торговец, — сказал Муртаз с негромкой угрозой в голосе. — Нельзя так, тетя… — Он причмокнул языком, недовольно покрутил головой и, не дав разгуляться своему темпераменту, сунул нос в воротник старенького демисезонного пальто, стал смотреть вперед через стекла водительской кабины. Все остальные стекла были сплошняком разрисованы толстым слоем морозной графики.

Муртаз почувствовал, что март здесь отнюдь не кавказский, где в это время уже буйно цветут сады. Ноги в легких сапогах очень скоро основательно замерзли.

Больше он ни с кем не говорил в автобусе: тетя с сумкой испортила настроение. Он мог бы сказать ей «пару ласковых», Но ведь не станешь всем пояснять, какую жизнь прошел. Не будешь плакаться и доказывать, что четырех лет остался круглым сиротой, скитался по горным тропам и забытым селениям, голодал. Потом попал в детский дом, где хорошо кормили, учили и одевали. В шестнадцать стал токарем на машиностроительном заводе имени лейтенанта Шмидта в Баку, год спустя, когда партия начала освоение целинных земель, первым подал заявление в комитет комсомола, в первых эшелонах новоселов прибыл а Казахстан, первыми тракторами добирался к месту, где в снегу торчала табличка с корявой надписью: «Совхоз Родниковский», а сам совхоз существовал только еще в чертежах. Первым ставил палатки в тех местах, был первым заведующим клуба. Клуб тоже располагался в палатке и служил единственным местом развлечения, пока построили клуб из досок, а потом из бревен. Его первым послали учиться в Барнаульский техникум культпросветработников, в котором за четыре года учебы он многое познал и понял из того, что ему следовало знать на будущее. В Барнауле познакомился с финской девушкой — Сайми. У нее была очень похожая, детдомовская судьба. Без долгих раздумий они поженились. Когда должен был появиться третий член семьи, они решили, что надо заехать на родину Муртаза. Тем более, что отыскалось много родственников, которые звали к себе, клялись в любви и преданности. И они действительно предлагали целые особняки, но при одном условии: Муртаз должен отказаться от жены и выбрать себе самую лучшую агульскую девушку. Он остался с Сайми и крайнему югу предпочел Крайний Север…

Пока ожидал приема у дверей директора шахты, познакомился с ребятами. Они тут же пригласили к себе в общежитие, как-то запросто и сразу стали друзьями. Не зря говорят, что на Севере живут очень дружные люди, которые выручат, вытащат из самой горькой беды. Он забыл о тетке из автобуса, которая была, видимо, плохим исключением из хороших правил.

Мартынов внимательно посмотрел документы Муртазова, сложил их стопкой на столе, сказал:

— Ты нам нужен. Но пока можем предложить должность слесаря котельной. Большего ничего нет… До времени…

Новичок согласился работать слесарем. А очень скоро понял, что принимали его, как говорят, «с перспективой». На отчетно-выборном комсомольском собрании Муртаза Магомедова избрали членом комитета, а затем комсомольским вожаком шахты. На этой беспокойной должности проработал три года. Однако он чувствовал себя «не в своей тарелке», когда речь шла о горняцких делах, когда ребята спорили о том, что было для него загадками, и комсомольский вожак не мог ничего подсказать, тем более принять правильное решение. И Муртаз заявил о своем желании пойти в лаву горнорабочим.

А если сказать откровенно, то сделал он это еще и для того, чтобы иметь больше свободного времени для научной работы. Много лет назад Муртаз Магомедов задумал создать агульско-русский словарь и начал кропотливо собирать и изучать все, что для этого необходимо. Прежде всего ему пришлось серьезно подзаняться родным языком. Кроме того, изучить: аварский, лакский, даргинский, табасаранский, лезгинский… — всего двенадцать языков народов Кавказа. В течение многих лет он ведет деятельную переписку с филиалом Академии наук Дагестана, получает оттуда необходимые материалы и ободряющую поддержку со стороны работников национального института языка и литературы.

В словарь Муртаза Магомедова вошло 27 тысяч слов. После нелегкой смены он подсаживается к столу и долго не гасит лампу под голубым абажуром.

Запись седьмая

На щите объявлений была вывешена красочная афиша: «„ПОЛЧАСА ПОЭЗИИ“. Выступает наш поэт, проходчик Н. Дружков. Выступление состоится 14 ноября во время пересменки. Комитет комсомола».

В «антракте» между второй и третьей сменами Коля Дружков смело вошел в переполненный зал общешахтной нарядной. Победным взглядом пробежал по рядам, огромной, как лопата, рукою убрал со лба густую прядь волос.

Несколько дней назад Мартынов остановил проходчика Дружкова на лестнице, с удовольствием заметил:

— Читал твои стихи в «Юности». И портретик видел. Приятно. Хоть и строчек там всего двенадцать, но ведь и журнал знаменитый. Должно быть, сбежишь от нас скоро, как Женька Аксютин. Поступишь в Литературный институт и сбежишь…

— Возможно, — с достоинством ответил Николай. — Поэту нужна литературная среда. Поэтическая школа…

— Понятно. А пока выступил бы перед ребятами. Из Москвы-то тебя не дозовешься…

— Это можно, — охотно согласился Дружков, улыбаясь во все свое скуластое лицо, испещренное множеством синих угольных отметин. — Не буду хвастаться, Павел Ефимович, но люди принимают меня на «бис».

— От скромности ты не умрешь, — улыбнулся директор.

— Скромность благодетель человека, но с ней далеко не уйдешь, — парировал поэт. — Это сказал Сенека…

И вот проходчик Коля Дружков читает своим товарищам очень понятные им стихи:

Из шахты выехав под звезды,Шагнув на землю из клети,Я жадно пью морозный воздухВсей полнотой своей груди.Потом иду навстречу утру.Смотрю на голубой рассвет.Как будто я не видел тундруНе шесть часов, а много лет.Как будто жил в разлуке грустнойНа каменистых берегахИ долго тосковали чувстваПо разутюженным снегам,По облакам, по ветру жгучему,По терриконикам крутым,Где над вершинами и кручамиКурится сизоватый дым.В туманной мгле восход крадется,Край неба вспыхнул, как в огне.Встает над горизонтом солнце,Лучи протягивая мне…

Поэт читал долго. Он не уложился в обещанные афишей полчаса. И чем громче звучали аплодисменты, тем с большим подъемом и пафосом начинал он новое стихотворение.

А работа, между тем, ждала смену. Об этом стали тактично напоминать начальники участков. Вечер поэзии закончился.

Подошел Мартынов и, пожимая руку проходчика, похвалил:

— Молодец, Николай! Пиши в том же духе. Люди тебя понимают. Только как это у тебя насчет терриконов сказано?

— По облакам, по ветру жгучему, по терриконикам крутым, где над вершинами и кручами курится сизоватый дым… — охотно процитировал себя поэт.

— Вот это мне не понравилось, — покачал головой директор.

— Это же здорово! — запальчиво возразил Дружков. — Красиво.