Давид Ливингстон (Жизнь исследователя Африки) - Герберт Вотте

Ливингстон знал обстановку в Мозамбике, он хорошо понимал, что даже самое лучшее снаряжение и поддержка экспедиции со стороны британского правительства не смогут обеспечить ее успех, если к ней доброжелательно не отнесутся также и португальские власти в колонии. И он решил съездить в Лиссабон, чтобы самому добиться соответствующих указаний губернаторам Мозамбика со стороны их правительства или короля. Однако по разным причинам этот план расстроился, и лорд Кларендон провел переговоры по этому вопросу с португальским посланником в Лондоне. Тот, оказывается, знает Ливингстона, относится к нему с уважением и готов всегда оказать любую помощь. Он даже предложил Ливингстону несколько человек в качестве сопровождающих. Однако "помощь" такого рода не входила ни в планы Ливингстона, ни в планы министерства иностранных дел Великобритании, и пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от этой услуги. Приятно, однако, что португальское правительство согласилось дать указание губернаторам оказывать Ливингстону необходимое содействие. Больше того, оно снабдило его рекомендательными письмами к губернаторам.

Ливингстон был твердо убежден, что ему удалось добиться своего: он привлек к своим планам внимание промышленных и торговых магнатов и даже правительства. Ему и в голову не приходила мысль, что все получилось как раз наоборот: власть имущие используют его как инструмент для осуществления своих намерений. У него ведь было, немало качеств, подходящих для этого. Он слыл "освободителем рабов", "другом черных", которому так доверяли африканцы и не раскаивались в этом, потому что у него слово не расходилось с делом и всюду он искренне заявлял: "Я верю, Англия полна сознания своего долга стать поборником цивилизации и христианства среди язычников".

Вот этот-то человек и пришелся кстати для британских политических деятелей, которым прямо-таки мерещилась распростершаяся на весь мир колониальная империя. Поскольку он глубоко верил в то, что говорил, и был увлечен этим, то можно считать, что Ливингстон, несомненно, был хорошим пропагандистом. А то, что его намерения создать английские поселения в Центральной Африке выглядели слишком уж наивными и утопичными, нисколько не мешало политикам осуществлять свои замыслы: пусть он только проложит путь, а уж они сумеют им воспользоваться. И если этот человек еще недостаточно знаменит и популярен, тем более его надо показать всему миру: вот, дескать, посмотрите, каковы мы, англичане!

Возможно, наиболее дальновидные из друзей Ливингстона, которые предостерегали его от разрыва с миссионерским обществом, предвидели уже, что утрата независимости, на которую он пошел, вела к злоупотреблению личностью и достоинством исследователя, но он был слишком доверчив, чтобы понять глубокий смысл их предостережений или хотя бы подумать об этом на досуге.

Промышленники тоже скоро уяснили, что бывшего фабричного рабочего можно хорошо использовать и в собственной стране. Однажды он был приглашен на собрание в родной Блантайр. Председательствовал один из фабрикантов. И что же посоветовал своим землякам бывший рабочий прядильной фабрики? Предоставим слово Блэйки, биографу Ливингстона:

"Он рассказал им о своих путешествиях и по их просьбе о приключении со львом в Маботсе. Тут же он высмеял мнение госпожи Бичер-Стоу, автора знаменитой "Хижины дяди Тома", будто фабричные рабочие фактически являются рабами. Он настоятельно советовал своим собратьям проявлять к честным и добрым намерениям своих хозяев больше доверия... Когда хозяевам оказывают больше доверия, они в свою очередь проявляют больше доброты к рабочим". Такой совет понравился "господам" больше, чем тот лозунг, с которым десять лет назад обратился К. Маркс в "Коммунистическом Манифесте" к пролетариям всех стран. По мнению Ливингстона, выходило, что рабочие, выражая недоверие своим "господам", себе же наносят вред и обрекают себя на нужду и нищету! Вышло так, что те человеческие качества Ливингстона, которые были Полезны и важны во время его пребывания в Африке, оказались непригодными для рабочих в капиталистической Англии. Непосредственность, наивность породили ограниченность его взглядов, неспособность глубоко вникнуть в суть сложившихся социальных отношений: доброта вылилась в кротость и покорность там, где они неуместны, а миролюбие, подкрепляемое ложными аргументами, стало успокоительным, снотворным средством для эксплуатируемых. "Господа", конечно, предоставили ему полную возможность выступать с такими проповедями, а доверчивость его их вполне устраивала.

И тем не менее роль Ливингстона как исследователя исключительно велика. Университеты Глазго и Оксфорда присудили ему почетное звание доктора права. Кембриджский университет пригласил его выступить с докладами.

"Он начал без особых приготовлений, - рассказывает один кембриджский профессор, - и без всякого намерения захватить или очаровать нас блеском красноречия. Перед нами стоял скромный и простодушный человек, с видом немного утомленным долголетним трудом, с обожженным африканским солнцем лицом".

Он говорил главным образом о пользе миссионерской деятельности, выражал сожаление, что такое крупное английское миссионерское общество вынуждено все же просить у немцев людей для выполнения миссионерской работы. Необходимо смыть, говорил он, это пятно. "Позвольте мне привлечь ваше внимание к Африке. Я знаю, что буду в течение нескольких лет служить той стране, которая теперь открыта для всех. Включитесь в эту деятельность и вы! Возвратившись в Африку, я попытаюсь разведать путь во внутренние области материка, по которому шли бы товары и проникало христианство. Доведите до конца дело, начатое мной! Оставляю его вам!"

Приглашение это, говорят, имело непредвиденный, но очень желательный для Ливингстона результат. Искренность и скромность оратора произвели глубокое впечатление на слушателей, его воодушевление передалось академической молодежи. "Одаренные и многообещающие молодые люди английских университетов начали рассматривать цель своей жизни уже совсем в ином свете и дивились теперь, почему же прежде не возникало у них побуждения включиться в это благородное дело", - делится своими впечатлениями Блэйки. В Шотландии священник Джеймс Стюарт решил основать миссионерскую станцию где-нибудь на Замбези. В Оксфорде и Кембридже возник проект большого миссионерского предприятия, так называемой университетской миссии, полем деятельности которой также должен был стать бассейн Замбези.

Первое время Ливингстон чувствовал себя неловко в роли знаменитости: всюду его узнавали, оглядывали его и старались заговорить с ним. "Доктор Ливингстон был простым, невзыскательным человеком, - рассказывает один из его друзей, у которого он тогда гостил. - Он чувствовал себя неловко, когда с ним обходились как со знаменитостью... Ливингстон неохотно выходил на улицу из опасения, что его могут узнать и он невольно привлечет к себе внимание прохожих. Однажды так и случилось с ним на улице Риджент-стрит, и он не знал уже, как сбежать оттуда, пока не увидел извозчика и не вскочил в коляску. По этой же причине ему не хотелось появляться в церкви. Но как-то раз он все же согласился пойти с нами: мой отец убедил его, что мы будем не заметны, ведь наше место находится под самыми хорами. Входя в церковь, он нарочно опустил голову и все время молитвенно прикрывал лицо руками. Но проповедник все же узнал его и в конце молитвы упомянул о нем. Молящиеся поняли, что он в церкви, и, как только молитва кончилась, устремились к нему, перелезая через скамьи, лишь бы повидать его, пожать ему руку".

Кульминационным моментом восторженных приемов в Англии стала аудиенция, данная ему королевой Викторией в феврале 1858 года. В черном сюртуке и голубых брюках, с форменной консульской фуражкой с золотым околышем в руке без особых церемоний он был представлен ее величеству, маленькой полной женщине. Полчаса она вела с ним беседу, расспрашивая его о путешествии. Теперь-то уж он может сказать своим африканским друзьям, что видел "вождя своего племени", имея в виду королеву; они ведь всегда удивлялись, когда он отвечал, что ему до этого не представлялось такого случая.

Последние месяцы подготовка к его путешествию то и дело прерывалась прощальными обедами, приемами и банкетами! И хотя ему не по душе было столь пустое времяпрепровождение, он не мог избежать его. Чуть ли не каждый день бывшему фабричному рабочему приходилось быть в обществе министров, послов, адмиралов, герцогов, епископов, разных лордов и леди и других видных персон общественной жизни и науки. И как же всех умиляло то, что он и в самом деле был намерен сдержать обещание и вернуться к своим черным друзьям. А как прекрасно сумел он показать этим африканцам, что такое истинный английский христианин! И как приятно было слышать присутствующим на одном из последних банкетов, когда сэр Родерик Мёрчисон сказал: