Достоинство национализма - Йорам Хазони

деятели прошлого века обнаружили, что могут вершить добро, непрерывно чеканя независимые государства. Но независимость, как и валюта, быстро обесценивается, когда обращается в слишком большом количестве, становясь бесполезной.

В дополнение к тенденции "права" коллективного самоопределения раздроблять существующие государства, существует проблема ограниченных ресурсов. Для сохранения независимости национальное государство должно обладать не только внутренней сплоченностью, но также военной и экономической мощью для защиты территории, чтобы не быть аннексированным при первой же возможности враждебными державами или быть захваченным преступными или террористическими организациями. Там, где таких условий нет, независимого национального государства не будет, и нация или племя могут надеяться на мирную жизнь, только под крылом могущественного соседа, являясь протекторатом. Возможно, это не самое желаемое, но государство-протекторат или член федеративного государства с некоторой долей делегированных полномочий для большинства народов является наивысшей достижимой степенью коллективного самоопределения.

В этом контексте полезно поразмышлять о праве на национальное самоопределение, провозглашенное Конфедеративными Штатами Америки ("Южане") во время Гражданской войны. Те, кто верит, что американцы осуществили универсальное право любого народа на независимость, отделившись от Британии в 1776 г., с трудом могут объяснить, почему у Конфедерации не было такого права в 1861 г. Южные штаты можно считать племенем американской нации, имеющем отличительную общественную культуру, хотя и без отдельного языка и религии. Но примерно то же самое можно сказать об американских поселенцах, восставших против британского правления. Американская независимость казалась правдоподобным предприятием не столько из-за британского насилия, относительно легкого, сколько благодаря топографии: территорию отделял океан. Южные штаты не располагались по иную сторону океана, и Линкольн предвидел, что появление на юге независимой рабовладельческой нации гарантирует Соединенным Штатам столетия враждебного соперничества. Ему достаточно было вспомнить библейский рассказ о братоубийственных войнах между царствами Израиля и Иудеи, ослабивших оба государства и подготовивших почву для их разрушения, чтобы увидеть открывающееся перед ним будущее. И это будущее, а также зло рабовладения, которое вечно будет продолжаться в Америке, действительно оправдывало отказ в национальном самоопределении Конфедерации. Таким образом, различие между независимостью Америки и независимостью Конфедерации следует искать не в том, как мы определим термин "нация", или в том, как мы сформулируем гипотетическое универсальное право на национальное самоопределение. Два этих случая различаются лишь балансом соображений "за" и "против" независимости, продиктованных благоразумием и моралью.

То же верно и для всех прочих случаев. После Первой Мировой войны политика Версаля по разделу Австро-Венгрии на ряд национальных государств была (после распада России) открытым приглашением к германской экспансии на юг и на восток. Сам же Вильсон подозревал, что Германия ищет для себя "господствующее место" среди мировых народов, и тем не менее, послевоенное урегулирование вместо учета того, что может произойти, заботилось больше о соблюдении принципа национального самоопределения для всех народов, как сильных, так и слабых. Эта политика резко укрепила позиции Германии на востоке, проложив путь к разрушению двадцать лет спустя каждой из этих стран по очереди. Аналогично, поддержка Эйзенхауэром арабского национализма на Ближнем Востоке помогла разрушить остатки Британской империи, уничтожив тем самым одного из самых верных и надежных союзников Америки в борьбе против Советского коммунизма. И эта же поддержка арабского национального самоопределения в Египте породила агрессивную диктатуру Гамаля Абдель Насера, отплатившего Америке переводов Египта в орбиту советской империи. Эти примеры не являются аргументами против чешской или египетской независимости. Они лишь проливают свет на то, как принцип национальной независимости, применяемый без учета других факторов, может привести к собственному отрицанию и к угнетению народов с той же легкостью, что и к их свободе.

Два дополнительных примера отражают то, как в международных делах принцип национального самоопределения создает баланс сил с аргументами разумной осторожности. Как известно, многие британские и американские государственные деятели долгое время выступали против создания еврейского государства на Ближнем Востоке, утверждая, что урон, наносимый отчуждением арабов и мусульман, перевешивает моральные претензии евреев на национальное самоопределение. Однако в глазах многих этот баланс соображений изменился после Холокоста, максимально ясно продемонстрировавшего еврейские моральные доводы, а также после военных побед евреев, подтвердивших мысль, что они, действительно, могут создать жизнеспособное государство, в случае заграничной поддержки. Точно также, в случае курдов аргументация против их национальной независимости связана с опасением отчуждения Турции, и это несмотря на долгую историю убийств и угнетения курдов со стороны Турции. И здесь успехи курдов на полях сражений и продемонстрированная ими способность внести вклад в американскую войну против радикальных исламских движений укрепили доводы в пользу курдского государства - доводы, казавшиеся неубедительными для большинства правительств, пока касались лишь моральных принципов. Очевидно, что универсального права на национальную независимость и самоопределение не существует. Следует ли поддерживать стремлении данного народа к независимости, есть решение, которое необходимо принимать с учетом ряда факторов, включая потребность этого для народа; степень его внутренней сплоченности, военные и экономические ресурсы, которые он может задействовать; а также, в случае создания независимого национального государства, способность этого народа принести пользу или представлять угрозу интересам и благополучию других наций. Подобный баланс резонов подразумевает теорию международных отношений, сильно отличающуюся от "идеализма" Вильсона, предполагавшего, что основной задачей международного порядка является установление и обеспечение универсальной правовой основы, которая бы руководила политическими отношениями согласно универсальным правам. В отсутствие имперского государства, способного предоставлять права нациям и обладать военной мощью, необходимой для обеспечения соблюдения этих прав, все подобные разговоры об универсальных правах наций бессмысленны и затуманивают мышление государственных деятелей не только в отношении того, что может быть достигнуто, но и даже более, в отношении того, чего им следует добиваться.

Однако несоответствие между правовым мышлением и ведением международной политики не означает, что политику наций следует строить исключительно на основе рассчитываемых национальных интересов, как предлагалось когда-то школой raison d'état ("реалистов"). И не только потому, что мы находим отвратительным полный отказ от моральных принципов, без которых любой убийца на пути к власти заслужит нашу помощь прямо пропорционально числу убитых. Верно и то, что принцип национального интереса, в качестве единственного мотива внешней политики, не всегда может ответить однозначно, что является наилучшей политикой государства. Конечно, бывают очевидные ситуации, которые диктуют потребность вступить в союз с сильнейшей стороной, могущей послужить противовесом врагу. Но часто руководитель государства просто не знает, какая из возможных политических тактик даст нужный эффект. Может быть неясно, какая из сторон является сильнейшей, или неясно, можно ли полагаться на сильнейшую сторону в подобном союзе, или неясны минусы, проистекающие от дальнейшего укрепления такого союза, которые, в конечном итоге, перевесят выгоды для тебя и твоих союзников. Более того, государственный деятель может инвестировать в партии более слабые,