Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович

Вот некоторые отрывки из нее: в какой-то момент Сартру задали конкретный вопрос о случайной любви, на что он ответил следующее:

— Я обязан перед своими слушателями чистосердечно (sic!) признаться, что в настоящее время состою в любовных отношениях с не менее чем семью женщинами, из которых Симона, разумеется, остается главной и центральной фигурой и т. д.

Конта: С семью, вы сказали?

— Да, с семью, поскольку, видите ли, каждая обладает особой индивидуальностью и… (следует длинное рассуждение о женской душе и ее удивительных свойствах).

Чуть погодя Конта говорит:

— Всем известно, уважаемый мэтр (или как-то так), что ваше творчество, само по себе обширное, породило массу толкований, в десять раз превышающих его по объему и…

Сартр перебивает:

— Гораздо больше, чем в десять раз!

— Значит, вам случалось их читать? — спрашивает Конта.

— Да, да, время от времени…

— Узнали ли вы из них что-то новое или открыли какие-то новые грани самого себя?

— Абсолютно ничего не узнал! Совсем ничего!

Далее идут (согласно моим записям) жалобы на скуку, которую всегда нагоняет старческая болтовня друзей-ровесников!

Nota bene:

1. Понятие боваризма подразумевает способность, присущую человеку, неизбежно представлять себя не тем, кем он является на самом деле (или, по крайней мере, в глазах окружающих — что по-научному в старину называли кинестезией[74]). Это свойство мощный двигатель, вращающий великое колесо мира, которое, в свою очередь порождает ярмарку тщеславия и иллюзий — иллюзий и тщеславия, которых, как мы ежедневно в том убеждаемся, не в силах избежать никто, даже очень сильные и сложные прославленные умы.

2. Если взять на себя труд прочесть некоторые работы Альфреда Адлера (специалиста по комплексу неполноценности), можно узнать, что то, что обычно принято называть комплексом превосходства (у каждого в окружении найдется представитель этой высокомерной категории…), всегда не что иное, как стремление преодолеть комплекс неполноценности.

Кроме того, продолжая эту тему сартровского фатовства и самозаблуждения (только ли на склоне лет?), мне хочется привести здесь несколько отрывков из текста двоих партнеров Фруттеро и Лучентини[75], вошедшего в их знаменитый сборник эссе под названием «Превосходство глупца». Эссе называется «Старая куртка профессора Сартра» и начинается с некоторых реплик из интервью, данного героем статьи журналу «Эсквайр», также опубликованного в итальянском «Эспрессо». В нем Сартр в самом начале заявляет, что больше не носит пиджаков, а только куртки, как ту, что он сегодня «демонстрирует» на себе, которую купил в Венеции летом 1968 года, когда после майских манифестаций решил, что в своем возрасте может себе позволить одеваться по своему вкусу, поскольку долгие годы он думал, что буржуазная одёжда — костюм, рубашка и галстук — просто ужасна, но считал себя обязанным их носить, чтобы не выглядеть сумасшедшим.

Однако, как отмечают Фруттеро и Лучентини, во времена наивысшего успеха его творчества (когда его пьесы одновременно ставились в двух-трех театрах Парижа, а книги читал весь литературный бомонд) большинство людей любых социальных слоев давно уже носили свитера, рубашки с воротом нараспашку и куртки, и только Сартр продолжал одеваться у портного. Возникает вопрос, почему он так упорно оставался узником того, что сам же называл в интервью «жуткой буржуазной униформой».

Быть может, причина кроется в том, что, несмотря на свой успех, в глубине души Сартр оставался профессором философии, на лекциях с легкостью делал обзор сложнейших философских систем и давал беглые характеристики тысячелетним цивилизациям, но каждый вечер возвращался домой, где столы украшены кружевными салфетками, подаренными старой тетушкой? И, как добавляют двое приятелей, для такого человека, как он, война в Испании, сталинизм, Сопротивление, атомная бомба, беспощадная индустриализация, выход на мировую арену азиатских стран или маоизм очень мало могли повлиять на его взгляд на мир, потому что за всем этим была белая рубашка, костюм-тройка, университетская аудитория, с. трудом добытая кафедра, внимательные и почтительные студенты на скамьях, а вечером, на склоне дня, утешительное свидание с кружевной салфеткой. Что позволяет предсказать, какой травмой стал для подобных людей, законсервированных в своих привычках, майская буря 68-го года…

Однако, заключают Фруттеро и Лучентини:

…еще не все было потеряно; ученики предоставили профессору последний шанс: ему оставалось лишь встать на их сторону, прикрыть их разрушительную деятельность своим бесполезно знаменитым именем, отказаться от своих вкусов, привычек, утешительного чтения и отныне говорить и писать только о политике, массах, восстаниях и революциях. И прежде всего ему пришлось надеть куртку. Сартр натянул ее на себя, как натягивают спасательный жилет, но нас нимало не удивляет, что купил он ее в Венеции. Не исключено, что он, вполне закономерно, заскочил на Бурано[76], чтобы купить пару-тройку кружевных салфеток.

Под действием святого духа эстетики

Меня пригласили послушать актера, который в присутствии автора читал длинные отрывки из книги, по-видимому имевшей недавно большой успех и напечатанной в одном из наших престижнейших издательств.

В этом романе рассказчик, который, как сразу становится ясно, является альтер эго автора, повествует о том, как однажды утром неожиданный порыв заставил его бросить работу и привычные обязательства, чтобы дать волю внутренней поэзии, которая, как он чувствовал, зрела в нем. И вот, проходя по парижскому мосту, он великолепным жестом (который обязательно покажут в кино) швыряет «ветру истории» странички из толстых папок, которые он таскал в своем бюрократическом портфеле. Этот единственный миг освободительного экстаза передан со сдержанностью и мастерством, достойным лучших англосаксонских авторов школы антипсихологии, согласно которой человек не может как следует контролировать импульсы своего подсознания (хотя в данном случае поводов для волнения нет!).

Затем следует несколько удивительный (я ожидал рассказа о том, как герой покатился по наклонной плоскости, примерно как в книге Джорджа Оруэлла «Фунты лиха в Париже и в Лондоне», или что-нибудь в стиле Генри Миллера или «Голода» Кнута Гамсуна, где автор перечисляет множество законных и незаконных хитростей, помогающих выжить), итак, следует рассказ о скитаниях нашего героя по разным европейским столицам, и это путешествие (в духе неоэкзистенциализма) толкает его на поиски — надо сказать, слегка туманные, — но которые все-таки выливаются в непреодолимую потребность взять ручку, чтобы посредством письма утолить свою жажду самовыражения. Тут начинаешь понимать, что этот роман не просто о социальном и онтологическом освобождении, но и о спасительном и героическом возрождении самого себя. Сюжет вполне классический, но, должен заметить, прекрасно проработанный. На восемнадцать баллов из двадцати!

Когда чтение отрывков закончилось, автор красивый, робкий и стеснительный парень — поднялся на сцену и, преодолев предварительную изящную нерешительность, пояснил нам с