Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович

рисовать — просто не мог! И я не единственный, кто считает его замечательным рисовальщиком. Единственная проблема с рисунком в том, что для него он слишком прост и очевиден и что, по его собственному признанию, ему нужно совсем другое. Что именно, это вопрос довольно запутанный, если не сказать метафизический, — на который он не только не готов, но и совсем не уверен, что хочет получить ответ!

Между тем, однако, он поселился в Бретани и выстроил мастерскую на берегу моря, где ежедневно создает совершенно необычные цветные геометрические сочетания, при виде которых поднимается настроение. Я частенько прихожу туда после обеда посплетничать, расслабиться за беседой и проникнуться этим настенным калейдоскопом, который, должен сказать, приводит меня в совершеннейший восторг.

Попивая превосходный чай «Русский вкус», мы конечно же без конца обсуждаем коренной вопрос «конечной цели искусства и творчества» и как двое друзей из басни чань, которые покатываются со смеху, потому что случайно встретились осенним днем на горной дороге — мы часто хохочем без удержу.

Но однажды ответ на вопрос явился без спросу. Некая старушка бретонка, которая часто ходит по дороге мимо мастерской, остановилась, чтобы поболтать с нами о пустяках — своим наметанным глазом она безошибочно определила в нас знатоков этого дела, чем мы всегда и гордились. Но как раз в тот момент яркое солнце осветило картины на стене мастерской. Она, конечно, заметила их и спросила:

— А это для чего?

Б. тут же ответил:

— Для красоты!

— А! Ну надо же! — сказала старушка. — Ладно, господа, до свидания, приятно повеселиться!

С того самого дня — а случилось это не так давно — мы порешили, что старая бретонка права и мы должны продолжать приятно веселиться — как и раньше, только не задаваясь больше вопросами, я — заполняя блокнот трагикомическими заметками, а Б. — старательно создавая свои хроматические гаммы, с каждым разом все более точные и изысканные.

Недавно, когда я снова зашел в мастерскую, то был потрясен и подумал, что в случае с моим другом игра действительно стоила свеч!

Трещина

Как-то утром, будучи за городом, когда я завтракал, лениво пытаясь связать воедино обрывки запутанного и слегка эротического сна, стараясь по возможности отдалить прослушивание радионовостей с их неизбежной тревогой, вызванной колебаниями мирового фондового рынка, я рассеянно смотрел через кухонное окно на туман, поднимавшийся над рекой, вполне подходящий для декораций к прелюдии «Золота Рейна» (только без напыщенного грохота музыки), а у самого дома ссорились крикливые сойки, едва не задевая крыльями оконные стекла, а потом после утренней прогулки вернулся кот (главные события этого мира всегда сменяют друг друга с поразительной быстротой), уселся на край стола, словно маленький египетский сфинкс, готовый загадывать свои загадки. И в эту роковую минуту я впервые заметил, что старая чашка из унаследованного от бабушки «лондонского» сервиза, в которой дымился мой чай, была — держитесь крепче — слегка надтреснута!

Мне тут же пришла на ум строчка из стихов Одена[69]:

Трещина в чашке открывает нам путь в страну мертвых…

Тогда мой взгляд мало-помалу просочился в эту трещину… И я снова увидел роскошный парк на берегу Сены со спортивным клубом, где вместе с родными проводил такие дивные субботы и воскресенья в компании наших тогдашних друзей, молодых, старых и не очень старых, дышавших единым духом спортивного товарищества, безудержного веселья и игривого эротизма, — мы состязались в большом и настольном теннисе, в шахматах, плавали в лодке по старице, устраивали пикник и флиртовали на полянке пустынного островка, спорили до хрипоты, затевали шумную возню на лужайках под высокими деревьями, а в небе медленно плыли облака, представлявшиеся моим мечтательным взорам величественными парусниками, державшими путь к тому, что казалось мне блаженными островами среди огромного океана будущего.

Кипучее веселье оживляло по выходным это буколическое местечко, и лица озарялись лучистым и неистребимым беззаботным счастьем. И вдруг я с какой-то растерянностью и удивлением осознал, что это видение, показанное мне памятью — сквозь дрожащий и бледный свет блаженного прошлого, — очень похоже на детские воспоминания старого профессора, главного героя бергмановского фильма «Земляничная поляна», что я, как и он, увидел длинную вереницу призраков в месте, ныне несуществующем; я понял, что для меня они были не чем иным, как добрыми гениями, направлявшими и навсегда сформировавшими мою судьбу.

Задержавшись среди этих светлых зыбких теней, я услышал, словно музыкой к фильму, нежные девичьи голоса, так волновавшие меня в то время, они сливались со щебетом птиц (которые, как всегда казалось, хотели участвовать в общем веселье), с монотонным гудением моторов деловитых баржей, плывущих в Париж вверх по течению, с шелестом ветра в листьях, на который никто не обращал внимания, но который, если хорошенько подумать, был музыкой самого времени, незаметно струившегося сквозь нас, устремляясь к будущему, которое после неизбежных перипетий вело в это самое утро, к трещине в моей чайной чашке!

Тут в моей памяти голос Жана Фоллена начал вторить эхом стихам Одена:

Тончайшая трещина

В окне или в чашке

Может вызвать блаженство больших воспоминаний…

Волшебное поэтическое созвучье, позволявшее думать, что вдали от экономических и климатических катастроф, которыми нам постоянно грозили, некоторые стихи наделены такой же реальной силой, которую не измеришь математически, но столь же явной и ощутимой в духовной жизни. Мне также казалось очевидным, что вдумчивые умы вечно подстерегают эту трещину, которая иногда в нужную минуту прочерчивает зигзаг на слишком гладкой, слишком цельной поверхности привычного мироощущения, а потом расширяет брешь, сквозь которую хлынут тяжелые воды прошлого, принося с собой непостижимые тайны, над которыми беззаботно текла наша жизнь.

И если нам приходилось, во избежание невротической энтропии, несмотря ни на что, продолжать резвиться над этим потоком на мосту мира, такая трещина, когда она появлялась, представлялась удачей, потому что счастливые часы и минуты могли создать иллюзию постоянства в настоящем, только устремляясь в будущее с помощью силы прошлого; иначе говоря, вполне возможно, что наша жизнь обновлялась и двигалась к непременному миражу будущего, только опираясь на архетипические модели, формировавшие наше сознание на протяжении долгого времени. Желание игнорировать это любой ценой — нас так и толкает к этому детский восторг современности — может привести лишь к катастрофе, ибо, как все время твердили — только слишком тихо, — люди еще способны прочувствовать ценность некоторых традиционных установлений — мир, пренебрегающий своим прошлым, не имеет будущего[70].

Однако, окунувшись