Немой Голос - Василий Минский

продолжалась, только не для всех. Похлопав по карманам, она выудила письмо Матиаса и в нерешительности замерла, не в силах его прочитать.

«Линда, если ты читаешь это — значит у меня ничего не вышло. Я так хотел вновь увидеть тебя, очутиться в твоих объятиях, поцеловать. Знала бы ты, как я устал от этой войны, ты никогда бы смогла этого понять, да я и не в силах потребовать от тебя этого. Я хочу думать, что это письмо застанет тебя в добром здравии. Не печалься обо мне, ты теперь вольна делать все, что тебе угодно. Не плачь, родная, обо мне, я бы этого не хотел. Можешь погоревать денек другой, но не больше. Ты должна быть сильной, суметь справиться со всем. Мой отец будет тебе помогать, он человек старой закалки, но ведь вы, должно быть, уже нашли общий язык за то время, что меня не было рядом. Я люблю тебя, прости, твой Матиас»

Это короткое письмо выглядело скорее как предсмертная записка, как последние слова человека, осужденного на повешение или расстрел. Да ей оно, в сущности, и являлась. На что рассчитывал этот молодой парень, бросаясь в опрометчивый побег — одному Богу было известно.

Равенна курила одну сигарету за другой, раз за разом перечитывая написанное. В голове всплыл образ Линды — молоденькой девушки в красивом гражданском платьишке, работающей на какой-нибудь швейной фабрике по распределению, и без устали ждущей новой весточки от ее возлюбленного. Но он ей больше не напишет, ее суженый лежит сейчас в мертвецкой, и опытные мясники отпиливают от него протез, чистят и отправляют обратно в лабораторию для следующего счастливчика, избравшего путь войны. Единственное, что сейчас имеет значение, так это этот проклятый клочок бумаги, перепачканный кровью, которую пролила Лаура. Могла ли она избавить Матиаса от подобной участи — конечно, да, но чего бы стоило такое неповиновение? Выговора? Нескольких дней в крепости? А может, ее точно также сейчас кромсали на кусочки, извлекая глазные протезы? Никто не мог ответить медичке на этот вопрос. Она не могла рисковать своим положением ради спасения жизни какого-то труса, попытавшегося сбежать с фронта. Интересно, сколько еще таких же сорвиголов было по всей стране, давший присягу и попытавшихся сбежать обратно домой под юбку матери или жены? Наверное, немало, но газеты об этом ничего не писали — это оставалось за кадром их статей и очерков. В них солдаты представлялись бравыми вояками, воинами света, спасающими нацию от поражения в войне. Ими, они, в сущности, и являлись, так, по крайней мере, думалось девушке. На мгновение она задумалась над тем, чтобы отправить это письмо адресату, однако тут же прогнала от себя эту мысль. Все весточки с фронта читались специальными людьми в штабе — такое совершенно антивоенное признание вряд ли бы пропустили дальше канцелярского стола. Скорее, к ней бы тут же пришли за разъяснениями, а уж потом хорошенько допросили на вопрос морали и ее верности общему делу. Такой роскоши она позволить себе не могла. Но может быть, она могла бы отправлять небольшие суммы каждый месяц со своего жалования этой бедняжке? А чем бы ей это помогло? Все деньги и так шли семье Лауры, ей было о ком заботиться, не то, что о какой-то девушке, с которой она познакомилась заочно через скомканный листок бумаги, пропитанный кровью… кровью безусловно любимого этой девушкой человека, которого она убила.

Ей вновь стало дурно, стараясь прогнать от себя эти мысли, она встала и решила прогуляться по лагерю. Утреннее солнце ласкало ее лицо, не в силах проникнуть под темные защитные очки, с которыми она больше не расставалась ни на минуту, разве что, в компании Ульриха. «Интересный парень этот Ульрих, не помню ни черта после того, как оказалась у него в комнате, мы выпили, а дальше все как в тумане. Мы занялись любовью в тот вечер? Наверное нет, он же, все-таки, офицер, не мог так просто воспользоваться мной. Хотя, я бы скорее всего не была против, чего уж терять, если через каких-нибудь шесть недель нас обоих отправят на фронт, а там, может так сложиться, мы оба найдем свое последнее пристанище в какой-нибудь воронке от славитанского снаряда. Так почему же я должна блюсти какую-то выдуманную честь? Честь важна лишь в мирное время. На войне ее место занимает лишь одно желание — желание выжить, убить, а не быть убитым, только и всего. Думали ли умирающие солдаты, корчившиеся на больничных койках о том, насколько честен с ними был противник? Стрелял ли он в спину или в упор, смотрел ли он в глаза, убивая? Какая, в принципе разница, если ты мертв, а он нет и продолжает нести смерть и разрушения на твоей земле, если впереди него все цветет, а за ним все горит?» — размышления Лауры прервал свисток унтер-офицера, призывающий к подъему.

Все началось сызнова, одна тренировка сменялась другой, пока, наконец, не был отдан приказ идти в столовую. Схитрив, Лаура направилась к письмоносцу, чтобы узнать, нет ли для нее каких писем. Конечно, он бы и сам ей об этом сказал, но так, ей было куда приятнее. Человек в пенсне долго перебирал какие-то конверты, пока не выудил одно до боли знакомое, вернувшееся назад письмо. Оно было адресовано Йозефу, но адресата оно не достигло, вернее, его не оказалось в том госпитале, где он прежде работал. Письмоносцу только и оставалось, что разводить руками и предлагать поменять адрес. Забрав письмо и поблагодарив человека, Лаура в задумчивости вышла на улицу. По пути ей встретился Ульрих и они вместе направились в столовую. Лаура начала говорить первой:

— Извини за вчерашнее, — девушка потупила взгляд, смотря себе под ноги, — Надеюсь, я тебя не слишком озадачила.

— Ничего, все нормально, — несколько сконфужено, отвечал офицер, — Ты вчера немного перебрала портвейна и улеглась спать. Я пристроился рядом, но я не… не приставал к тебе, если ты переживаешь об этом.

— Все нормально, — немного оживилась девушка, — Ты уж прости, я, вчера убила знакомого мне человека. Это так странно, я столько раз видела смерти, но вчерашняя настолько выбила меня из колеи…

— Потому, что ты первый раз убила человека своей рукой? — Ульриху было не по себе, ему еще не приходилось обсуждать такие темы с девушкой.

— Это был не первый, — прикусив губу, прошептала она, — Тогда, в госпитале, когда началась газовая атака я выбила из рук умирающего его противогаз в агонии, в бесполезной попытке спастись. Он до сих пор