Еще одна из дома Романовых - Елена Арсеньева

Неподалеку от их дома на Гороховой, в доме Елисеева, среди прочих многочисленных предприятий и обществ, занимавших два нижних этажа, находился кабинет дантиста Семагина. Леля как-то отправилась к нему ставить пломбу. Дантист оказался молчаливым человеком, жгучими черными глазами и буйными кудрями напоминавшим опереточного цыгана. Впрочем, бородка у него оказалась очень холеная, усы тоже, да и все манеры были весьма вкрадчивыми, осторожными и приятными. Его помощница сидела в приемной, записывая пациентов в очередь и охраняя покой доктора. Без зова она никогда не смела войти в кабинет. Это оказалось очень кстати, потому что во время первого же приема, пломбируя Леле зуб, доктор стоял так близко к ней и так истово терся о ее руку, лежащую на подлокотнике зубоврачебного кресла, что Леля очень скоро почувствовала его неодолимое возбуждение.

Это произвело на нее поразительное впечатление. Она была совершенно беззащитна в руках этого человека – особенно когда сидела с открытым ртом, а он чинил ее зуб, причиняя при этом пусть и небольшую, но все же боль. В этом было что-то противоестественное – желать наслаждения, испытывая боль, желать наслаждения с человеком, который тебе эту боль причиняет, – но Леля тогда слишком сильно изголодалась по соитию, кроме того, давно не находилась рядом с откровенно, беззастенчиво возбужденным мужчиной… И когда он, закончив работу, помогал ей подняться и словно невзначай обнял, Леля не отстранилась…

У нее так кружилась от возбуждения и страха голова, что она едва ли могла толком потом вспомнить, как все это происходило. Дантист толкнул ее к своему столу, заставил нагнуться, закинул на голову ее юбки и резко, грубо совокупился с ней. Изголодавшаяся женская плоть отреагировала столь бурно, что Леля издала мучительный и в то же время восторженный громкий стон и стонала все время, пока дантист продолжал свои бурные движения. Извергнувшись, он некоторое время еще ласкал ее обнаженный зад и наконец отстранился, помог встать и оправить юбки, поспешно навел порядок в своей одежде. Вскоре ничто, кроме неровного дыхания и раскрасневшихся лиц, не напоминало о том, что здесь произошло.

– Вы можете записаться в приемной на повторный визит, – сказал доктор с самым равнодушным, вежливым выражением, которое спасительно подействовало на Лелю и помогло справиться со страшным смущением. Она поняла, что и этому человеку ничего от нее не нужно было – только мгновенное удовлетворение, что они ничем не обязаны друг другу, не вправе ничего друг от друга требовать, а значит, вполне могут встретиться еще раз с тем же настроением – только чтобы получить мгновенное удовольствие и расстаться.

Она без стеснения посмотрела дантисту в глаза, встретила ответный спокойный взгляд и вышла, прижимая ладони к горящим щекам.

В приемной, кроме помощницы доктора, пожелтелой от лет маленькой женщины с седеющими волосами, сидели да человека: дама лет тридцати, по виду чиновница, вся в синем, скромном, но с вызывающе-голубым пером на шляпке, и приказчик из расположенного в соседнем доме мебельного магазина Гамбса – при виде Лели он вскочил и раскланялся, потому что недавно Пистолькорсы покупали новый диван для гостиной, именно этот приказчик обслуживал их и, конечно, хорошо запомнил мадам.

Чиновница сидела, прижав ко рту платок, словно прикрывала флюс.

И только тут до Лели дошло, что ее страстные стоны наверняка были слышны в приемной! У нее подкосились ноги от стыда, однако Леля перехватила взгляд приказчика, полный сочувствия, и сообразила, что стыдиться нечего: этот человек наверняка принял ее стоны за крики боли… Такие крики, конечно же, часто доносятся из кабинетов дантистов!

– Прошу господина Черевкова, – высунувшись в дверь, сказал доктор – и приказчик, мгновенно побледнев и бросив на Лелю умирающий взор, направился в кабинет с выражением ужаса на лице.

– Вера Кирилловна, запишите эту даму для повторного визита, – приказал дантист помощнице, кивнув на Лелю, и, бросив безразлично: – Оревуар, мадам! – закрыл за собой дверь.

– Когда вам будет угодно снова посетить доктора? – спросила пожелтевшая Вера Кирилловна, раскрывая большую тетрадку в клеенчатой обложке, лежавшую на столе.

Леля растерянно моргнула. С зубами у нее теперь все было в порядке, значит, она должна записаться только на совокупление?! Но как же… как же так можно? И откуда же она знает, когда ей снова захочется?!

– Могу я записаться позднее? – робко спросила она. – Мне надо обдумать, какого числа прийти. Сколько с меня за визит?

Вера Кирилловна сказала, что за визит полтинник серебром, да работа столько же, и добавила:

– Вы уж думайте поскорей, сударыня. Сами посмотрите, как у доктора всякий день расписан!

Леля положила на стол серебряный рубль и глянула в аккуратно расчерченную и заполненную аккуратным же почерком тетрадку. В самом деле – очень мало свободных граф. Ей показалось странным, что фамилии в основном женские.

– Да вы запишитесь на любой день, какая разница? – вдруг подала голос дама с голубым пером. – Я вот уже четвертый раз прихожу один зуб лечить. Прекрасный доктор, ничего не скажешь!

«Что ж тут прекрасного, – хотела спросить Леля, – если доктор за четыре раза одного зуба вылечить не может?!»

Она уже открыла рот, собираясь это сказать, однако перехватила насмешливый взгляд дамы – и та вдруг подмигнула Леле с самым заговорщическим видом.

Боже мой, поняла Леля, да ведь эта «чиновница» ходит сюда совсем даже не зуб лечить, а… Она получает от дантиста то же самое, что пять минут назад получила Леля! И уж она-то прекрасно поняла значение крика, который раздался из кабинета. Не флюс она прикрывала платочком, когда вышла Леля, а глушила смех! И вот почему так много женских фамилий в журнале! Они тоже… Знать бы, кто из них в самом деле лечит зубы, а кто оставляет Вере Кирилловне рублевики исключительно за плотские утехи!

Лелю начал разбирать неодолимый смех.

– Извините, какое сегодня число? – с трудом смогла спросить она.

– Девятнадцатое июля.

Так… Леля напряженно смотрела в оклеенную обоями стену. Если правильны подсчеты, которым так ехидно научила ее Любочка, нынче день безопасный. Завтра и послезавтра тоже. Потом должны прийти месячные. Это пять дней, когда ничего нельзя. После них тоже лучше остеречься недели на три.

– На завтра запишите меня и на послезавтра, – сказала Леля, стараясь не глядеть на «чиновницу», – вот на это же время.

Вера Кирилловна обмакнула перо в чернильницу и проворно заскрипела им по тетрадному листу. И в это время из кабинета донесся громкий крик приказчика из магазина Гамбса! «Чиновница», прыснув, прижала платок к губам. Леля встретилась с ней глазами – и почувствовала, что сейчас начнет неудержимо хохотать. И кинулась вон из приемной!