Собрание сочинений. Том 1 - Константин Симонов

Потом пусть не пеняют.

Иной, всего превыше

Боясь толчка под ребра,

Такого друга ищет,

Чтоб был, как вата, добрый.

Другой друзей находит,

Чтоб зажигали спички,

Чтобы за ним в походе

Несли его вещички.

Чем в друге ошибиться,

Поверивши в улыбки,

Уж лучше ушибиться

Об друга по ошибке.

Друг - не клавиатура,

Чтоб пробежать руками,

Углы его натуры

Обследуют боками.

Пусть как обрывы Ужбы

Характер тот отвесен,

Пускай до вашей дружбы

Был путь не так уж весел,

Пусть надо с ледорубом

Идти до той вершины,

Где называют другом

Друг друга два мужчины.

Где не спьяна казалось:

Ты, я, да мы с тобою!

А где вас смерть касалась

Одним крылом обоих!

Дороги к дружбе нету

Другой, чем восхожденье.

Я в дружбе - за анкету

С таким происхожденьем!

1956

Мы не боимся сутки

Подряд пропить до новых.

Здоровые рассудки

Живут в телах здоровых.

Кто пьет - пусть не тощает,

Уж лучше пусть толстеет,

А тот, кто угощает,

Пусть честно богатеет.

А кто, наперекор нам,

Вдруг встанет на дороге,

Пусть, как завистник черный,

Скорей уносит ноги!

Пусть те, кого мы любим,

Живут, как мы желаем!

И те, кого не любим,

Живут, как мы желаем!

1956

Зима сорок первого года -

Тебе ли нам цену не знать!

И зря у нас вышло из моды

Об этой цене вспоминать.

А все же, когда непогода

Забыть не дает о войне,

Зима сорок первого года,

Как совесть, заходит ко мне.

Хоть шоры на память наденьте!

А все же поделишь порой

Друзей - на залегших в Ташкенте

И в снежных полях под Москвой.

Что самое главное - выжить

На этой смертельной войне, -

Той шутки бесстыжей не выжечь,

Как видно, из памяти мне.

Кто жил с ней и выжил, не буду

За давностью лет называть...

Но шутки самой не забуду,

Не стоит ее забывать.

Не чтобы ославить кого-то,

А чтобы изведать до дна,

Зима сорок первого года

Нам верною меркой дана.

Пожалуй, и нынче полезно,

Не выпустив память из рук,

Той меркой, прямой и железной,

Проверить кого-нибудь вдруг!

1956

Я хочу рассказать сегодня

О политруке нашей роты.

Он войну начинал на границе

И погиб, в первый раз, под Смоленском.

В черном небе, когда умирал он,

Не было и проблеска победы.

- В бой за Родину! - крикнул он хрипло.

В бой за Ста... - так смерть обрубила.

Сколько б самой горькой и страшной

С этим именем связанной правды

Мы потом ни брали на плечи,

Это тоже было правдой в то время.

С ней он умер, пошел под пули.

Он второй раз погиб в Сталинграде

В первый день, в первый час прорыва,

Не увидев, как мы фашистам

Начинаем платить по счету.

Умирая, другие люди

Шепчут: "Мама" - и стонут: "Больно".

Он зубами скрипнул: - Обидно! -

Видно, больше всего на свете

Знать хотел он: как будет дальше?

В третий раз он умер под Курском,

Когда мы им хребет ломали.

День был жарким-жарким. А небо -

Синим-синим. На плащ-палатке

Мы в тени сожженного "тигра"

Умирающего положили.

Привалившись к земле щекою,

Он лежал и упрямо слушал

Уходивший на запад голос

Своего последнего боя.

А в четвертый раз умирал он

За днепровскою переправой,

На плацдарме, на пятачке.

Умирал от потери крови.

Он не клял судьбу, не ругался.

Мы его не могли доставить

Через Днепр обратно на левый.

Он был рад, что, по крайней мере,

Умирает на этом, правом,

Хотя Днепр увидел впервые

В это утро, в день своей смерти,

Хотя родом на этот раз он

Был не киевский, не полтавский,

А из дальней Караганды.

У него было длинное имя,

У политрука нашей роты,

За четыре кровавых года

Так война его удлинила,

Что в одну строку не упишешь:

Иванов его было имя,

И Гриценко, и Кондратович,

Акопян, Мурацов, Долидзе,

И опять Иванов, и Лацис,

Тугельбаев, Слуцкий, и снова

Иванов, и опять Гриценко...

На политрука нашей роты

Наградных написали гору.

Раза три-четыре успели

Наградить его перед строем,

Ну, а чаще не успевали

Или в госпиталях вручали.

Две награды отдали семьям,

А одна, - говорят, большая, -

Его так до сих пор и ищет...

Когда умер в четвертый раз он,

Уже видно было победу,

Но война войной оставалась,

И на длинной ее дороге

Еще много раз погибал он.

Восемь раз копали могилы,

Восемь тел его мы зарыли:

Трижды в русскую, в русскую, в русскую,

В украинскую, в украинскую,

И еще один - в белорусскую,

На седьмой раз - в братскую польскую,

На восьмой - в немецкую землю.

На девятый раз он не умер.

Он дошел до Берлина с нами,

С перевязанной головою

На ступеньках рейхстага снялся

С нами вместе, со всею ротой.

И невидимо для незнавших

Восемь политруков стояло

Рядом с ним, с девятым, дошедшим.

Это было так, потому что

Всю дорогу, четыре года,

Они были душою роты,

А душа, говорят, бессмертна!

Не попы, а мы, коммунисты,

Говорим, что она бессмертна,

Если наше смертное тело,

Не страшась, мы сожгли в огне

На Отечественной войне.

Где же наш политрук девятый?

Говорят - секретарь райкома,

Говорят - бригадир в колхозе,

Говорят - дипломат на Кубе,

Говорят - в жилотдел послали,

Чтоб на совесть все, без обмана...

Говорят - в Партийном контроле,

Восстанавливая справедливость,

День и ночь сидел над делами,

Что касались живых и мертвых,

Что остались от тех недобрых,

Столько бед принесших времен...

Очевидно, разные люди

Его в разных местах встречают -

Вот и разное говорят.

Видно, был он в войну не только

В нашей с вами стрелковой роте...

1961

От знамен не прикуривают.

И не шутят под ними

И около них.

И не штопают - если пробито.

Из пробитого знамени кровь не уходит,

Не надо его бинтовать!

Кровь уходит,

Когда

Знамя бросают на землю.

А когда, вынося,

Обвернут

Вокруг голого потного тела,

Знамя не будет

В обиде.

Пятен крови оно

На себе не боится.

Кровь - не грязь.

И убитого,

Если правда герой, -

Можно накрыть

Ненадолго.

Надолго

Он не позволит.

Потому что знамя

Нужно живым...

1963

Не спрашиваю, не выпытываю.

Сначала, как на полигоне,

Сам на себе Вьетнам испытываю,

Сам проверяю: все ли понял!

Не на экране, не на фото,

Не кто-то, за кого - мне больно,

Я сам ложусь вместо кого-то,

На чье-то место, добровольно.

Под бомбами, на поле рисовом,

Лежу, опять двадцатилетний,

Как в сорок первом, под Борисовом,

На той, считавшейся последней...

Под крышей пальмовой рябою

При керосиновом огне

Сначала мне,

С самим собою

Сидящему наедине,

Напоминает бой - о бое

И тишина - о тишине.

Потом вдруг все перевернется,

Как рано утром на войне,

И слышу, как вот-вот начнется

Вот в этой самой тишине...

Вот здесь мою жену убили.

Свалились с неба - и убили.

Воронка - около дороги,

А я шофер на старом ЗИСе,

Взад и вперед я еду мимо,

Четвертый год неутомимо,

Неутомимо, неутомимо.

И эта старая воронка,

В которой прорастают травы,

Четвертый год, как похоронка,

То слева от меня, то справа...

Моя сестра благополучно родила

В землянке, в результате операции.

Пилот, пустивший "шрайк" из-под крыла,

Цель поразив, сказал своим по рации: