Якоб Бёме - Александр Алексеевич Грицанов

в борьбе обрести такое сердце, которое станет сильным и не отчаивающимся по отношению ко всему, что могут черт и мир, к нищете, несчастью, грехам и стыду… Истинная вера — это доверие к Христу в сердце, и это доверие пробуждает в нас только Бог». Согласно учению Лютера, вера не может и не должна пониматься как экстатическое блаженство мистика в сфере сакрального бессознательного, она не есть опустошение естественной душевной жизни как итог ее религиозной сублимации — вера проявляема ежечасно, в повседневной, обыденной жизни, в привычных состояниях «посюстороннего» бодрствования.

Если для католического мистика Бог — «сам в себе пребывающий и сам для себя достаточный», то для Лютера Бог есть «открывшийся», «тот, Кто помогает в беде» и «тот, Кто внимает молитве», чья сущность — откровение и который проявляет свою волю и распахивает свое сердце в истории: «Бог — это не какой-то неизвестный и неопределенный Бог, но Тот, который сам открыл себя в определенном месте и через свое собственное слово и посредством известных знамений и чудес отобразил себя, равно как возвестил, запечатлел и утвердил для того, чтобы можно было определенно узнать Его и достичь». Именно так это понимал и неоднократно разъяснял и сам Бёме.

Как утверждал Лютер: «Во всем, посредством всего и над всем осуществляется Его власть, и более не действует ничего… Словечко власть не означает здесь покоящуюся силу, какой обычно обладают преходящие цари, о которых говорят: он стен, хотя спокойно сидит и ничего не делает; но силу действующую и деятельность постоянную, которая непрерывно встречает нас и воздействует. Поэтому Бог не покоится, а постоянно действует… Бог — огонь, который изнуряет, съедает и усердствует». Принципы, выдвинутые Л., — sola fide, sola gratia, sola scriptura (лат. только верой, только милостью, только Писанием) — не только знаменовали восстановление в правах предельных форм выражения религиозного чувства ветхозаветного и новозаветного образца, но и провозгласили радикальнейший подход, в границах которого все крещеные христиане полагались священниками в силу самого их крещения. Была задана поворотная идея «священства всех верующих»: каждый христианин был обязан не только с верой принимать Слово Божье, но и служить ближнему своему.

В конечном итоге Лютер заместил католический принцип традиции и сопряженный с ним авторитет живой учительской службы — личным авторитетом пророческих гениев Ветхого и Нового Заветов. Полемизируя с Августином, утверждавшим, что он «даже Евангелию верит лишь потому, что его побуждает верить авторитет Католической церкви», Лютер заявлял: «… это было бы ложно и не по-христиански. Каждый сам по себе должен верить потому, что это Слово Бога, и потому, что он сам внутренне чувствует, что это истина… Ты должен сам в своей совести чувствовать Христа и непоколебимо верить, что это Слово Бога». Лютер не устрашился постулировать неодинаковую религиозную ценность различных фрагментов Ветхого и Нового Заветов, полагая, что исконное право каждого истинно верующего «четко выбрать из всех книг те, которые являются наилучшими».

По сути, становление западноевропейской цивилизации как социума, поместившего в свои основания идеалы всестороннего раскрепощения человека и обретения им прав и свобод в полном мыслимом объеме, было инициировано последующими высокоэвристическими интерпретациями идей Лютера, внешне носившими «всего лишь реформаторский» характер.

Г оризонт радикальной личностной свободы был задан Лютером как предельная ценность: для него оказалось принципиально допустимым истолкование Писания через призму «основной событийности» библейско-пророческой веры. Каждый верующий христианин обретал личный религиозно-нравственный индикатор: искренняя опора на учение Павла и Иоанна обусловливала, по Лютеру, абсолютное право любого человека во Христе на собственный выбор, на тот «единственный пробный камень, позволяющий придирчиво рассмотреть все книги, чтобы увидеть, вращаются ли они вокруг Христа или нет».

События Библии, как полагал Лютер, переживаются истинно верующим при его встрече с текстом как вновь и вновь происходящие — происходящие неизбывно, здесь и сейчас. Одновременно императив личной свободы исполнял в идейной системе Лютера также и роль значимой парадигмы мышления. Лютер был убежден в том, что человеческая природа слаба и эгоистична, подвержена воздействию пороков, способна восставать против Бога; род же человеческий «поражен неизлечимой проказой и несмываемой скверной». Тем не менее, он считал (в отличие от Аристотеля, этические максимы которого воспроизводились в традиционной католической теологии), что не все поступки людей изначально расчетливы: по мнению Лютера, фундированному мыслями Протагора, Парменида и Платона, самые важные решения человека не связаны с непосредственной выгодой, они — спонтанны и «боговдохновенны».

Лютер признавал плодотворность и оправданность сочетания в душе человека естественного знания о Боге, с одной стороны, и моральных принципов, фундированных разумом, — с другой. По его мнению, разум может лишь непрестанно подготавливать веру, но никогда не может заменить ее или превзойти. При этом Лютер полагал, что первозаданная людям созерцательная сила естественного познания постепенно ослабевает.

Формулируя первые в Европе программные стратегии религиозного просвещения, Лютер ратовал за формальное обучение мышлению посредством логики: по его мнению, человеку должно «раздельно и четко называть вещь короткими и ясными словами» — причем на родном ему языке.

Отстаивая на императорском рейхстаге в Вормсе (1521) принцип автономии совести, Лютер подчеркивал, что совесть сопутствует «Божьему гласу в душе», она суть «действенность Бога в душе»: «Никто не может меня спросить, должен ли он делать то и другое; но он сам может видеть и спросить свою совесть, во что ему верить и что делать. Я не могу ему советовать и, тем более, приказывать» (Письмо Лютера курфюрсту Иоганну от 25 мая 1529 г.).

Восстанавливая изначальное звучание библейской мудрости, Лютер предвосхитил основной спектр концепций гражданских прав и свобод, впоследствии облагородивших западный мир:

«Мысли и чаяния души не могут быть никому подвластны, кроме Бога; поэтому нелепо и невозможно повелениями принудить кого-либо верить так, а не иначе… И если светский владыка твой все же делает это, то скажи ему: «Не подобает Люциферу восседать вместе с Господом; тебе, государь, я обязан служить и телом, и добром своим… но если велишь мне верить иначе, чем я верю, то не послушаюсь я тебя; в этом случае ты тиран и слишком высоко заносишься, — повелеваешь там, где нет у тебя ни права, ни власти».

Инициированный Лютером синтез жестко-рефлексивных оснований классически-римского мировоззрения[10], его сакрализация повседневной хозяйственной деятельности вкупе с освящением данной интеллектуальной «амальгамы» пафосностью личного выбора индивида очертил условия возможности вовлечения в сценарии человеческой практики как научной (формально-рациональной) компоненты, так и стоического по сути начала, жизненно необходимого для пребывания в рамках стихии «юного» буржуазного строя: по Лютеру, «Бог означает то, чем следует запастись, чтобы во всех несчастьях иметь прибежище и находить благо во