Камни - Анна Дрейзер

могилу Авраама Мошевича и случайно напугала Давида. Он не ожидал… ну, что придёт кто-то посторонний. Эффект неожиданности. На следующий день, в понедельник, он пришёл ко мне на приём.

Самуил Соломонович тут же понимающе кивает.

— Вот теперь всё сходится, — говорит он. — Ты, вероятно, сказала ему, кем ты работаешь, и он тебя разыскал. Нет-нет, тебе не стоит беспокоиться, это всё совершенно не умаляет твоего достоинства как врача. Просто я знаю своего сына. Я не один год уговаривал его заняться своим душевным здоровьем. Он никогда меня не слушал. Всегда уверял, что с ним всё в порядке. Вероятно, должно было случиться именно так, — он разводит руками. — Судьба. Не иначе.

Какое-то время Каролина молча смотрит в стену. Лицо её мрачнеет. Затем она вновь поднимает глаза на Самуила Соломоновича.

— Скажите мне, — говорит она, — только честно. Я не кажусь вам похожей на кого-то?

Самуил Соломонович качает головой.

— Я до последнего надеялся, что ему не хватило ума сообщить тебе об этом, — говорит он. — Давид такой умный в плане своей работы и такой… такой дурак по жизни иногда. Ну местами уж точно, — он смотрит Каролине в глаза. — Если ты про Рахель… его мать, то да, вы очень похожи. Я заметил это сразу, но, как уже сказал, до последнего надеялся, что Давид не додумался тебе об этом заявить.

Каролина сжимает руки.

— На кладбище он принял меня за её призрак, — тихо произносит она. — Оттого ужасно испугался. Давид решил, что сошёл с ума. Нет, не думайте, это платье… ну, которое я на свадьбу надевала, — оно у меня было и раньше. Я вовсе не нарочно его нацепила…

Самуил Соломонович подходит к ней и берёт её за руку.

— Ты не призрак, — говорит он. — Ты лучшее, что с ним случилось. Я уже и надеяться не мог, что… — он отмахивается. — Неважно. Ты точно не призрак и не копия. Ты совершенно другая внутри.

Каролина смотрит на него. На глаза её наворачиваются слёзы.

— Самуил Соломонович, вы с Давидом должны помириться, — говорит она.

Он нервно мотает головой.

— Он не хочет… Давид. Ему это не нужно.

— Вы ошибаетесь. Ему очень плохо. Вы не представляете, как он переживает вашу ссору. Он не жалуется. Он вообще ничего не рассказывает. Сказал лишь, что больше не хочет иметь с вами никакого дела… и всё. Ничего больше. Но я вижу. Я не просто его жена. Я психиатр. Пожалуйста, поверьте мне.

Он хмурится, будто задумавшись. Затем наконец произносит:

— Подумать только… Авраам. Давид его обожал. Выходит, он считай познакомил вас. Ты его знала?

— Не знала лично. Но читала его труды. Они многому меня научили. Мне было жаль, что… что я не застала его.

Какое-то время Самуил Соломонович молчит. Затем наконец произносит:

— Я был таким идиотом, Карочка. Глупым надменным идиотом. Идиотом с гордыней — а это худший вид идиота. С этой своей больной ревностью к деду… Что было в моей голове!

Каролина смотрит ему в глаза:

— Самуил Соломонович, почему вы закрыли тему о матери? Почему не говорили о ней с Давидом?

Он нервно хмыкает:

— А, это… Я хотел как лучше. Мне тогда так казалось. Что, мол, правильнее будет не травмировать его. Рахель… она творила ужасные вещи во время своих приступов. Даже угрожала его убить. Ты знаешь, наверное. Думаю, он тебе рассказывал как врачу. Я долго размышлял, как с этим жить дальше. Как ему жить, как нам жить. И решил, что, должно быть, будет лучше совсем не вспоминать о ней. Что тогда он, наверное, быстрее забудет всё и сможет жить нормальной жизнью. Я ошибался. Я готов это признать.

— Так скажите ему об этом.

Он снова раздражённо качает головой. Затем подходит к висящему на стене небольшому сейфу (Каролина только сейчас замечает его; должно быть, до этого всё её внимание привлекали Тора и стоящий на одной из полок подсвечник-менора[1]) и быстро вращает поворотную ручку. Дверца сейфа открывается, и Самуил Соломонович достаёт оттуда большую записную книжку.

Книжка старая, явно повидавшая виды. Она закрыта, но даже так Каролине видно, что у неё пожелтевшие страницы.

— Отдай ему это, — говорит Самуил Соломонович и протягивает книжку Каролине. — Хотя нет. Подожди.

Он открывает записную книжку на первой странице, и Каролина видит, что внутрь вложен конверт.

Он тоже явно пожелтел от времени.

— Это важнее, чем всё остальное, — Самуил Соломонович касается конверта. — Но ты всё отдай. Возможно, ты сочтёшь нужным ознакомиться с этим, прежде чем вручить Давиду. Всё же ты его лечащий врач. Не просто была, и сейчас есть, и не говори мне ничего про эту вашу врачебную этику. Ты заботишься о нём, как только можешь. Хотя это ему сейчас стоит заботиться о себе, — кивком головы он показывает на её заметно увеличившийся живот. — Но ты заботишься и печёшься о нём так, что, не будь он моим родным любимым сыном, я, должно быть, позавидовал бы ему как мужчина мужчине, — он вновь закрывает книжку и протягивает её Каролине. — Это — на твоё усмотрение, стоит ли тебе это читать. Как решишь, так и будет правильно.

Каролина берёт книжку. Та кажется ей необычно холодной. Должно быть, кожаное покрытие вызывает такой эффект.

— Что это? — тихо спрашивает она. Хотя в глубине души уже знает ответ.

— Дневник, который вела Рахель. И письмо, которое она написала… — голос его едва не срывается, но Самуил Соломонович быстро берёт себя в руки, — …Давиду.

— Она оставила ему письмо?

— Да. Оно лежало на дневнике. Я нашёл его… сразу же. Она просто оставила это на столе и ушла. И больше… больше не вернулась.

Каролина качает головой.

— Вы хотели уберечь его от боли, — говорит она, — и оттого скрыли.

— Да. Теперь я понимаю, что не имел на это права.

На глаза её наворачиваются слёзы. Она смотрит на него и видит, что он тоже едва не плачет.

Она вновь открывает книжку, в которую вложен конверт.

На нём ровным аккуратным почерком — таким,