Шиза - Егор Алексич

был не новым, и до него кое-кто из орматцев мне задавал что-то подобное, и не раз.

— У нас оборот призывов. Мы все служим по несколько раз с перерывами на гражданскую службу.

— Но если вы погибните, то ваша страна утратит ценные знание, опыт.

— Нет. У нас нет центризма и рабочего эгоизма. — тут я немного кривил душой, потому что на самом деле это всё было, хоть и старательно искоренялось. — Мы никогда не делаем ставку на одного человека, на одну личность. В нашей работе всегда дублируются функции, методы и персонал.

— То есть вам там сразу нашли замену?

— Конечно. — кивнул я.

— А что бы было, если бы вы вернулись с фронта? — он снова прищурился. Лучше бы он сказал «вернулись из плена».

— Я бы вернулся к своей должности и продолжил работу.

— Олег Тимофеевич, предлагая нам сотрудничество в своей профессиональной сфере, — Титов явно разыгрывал театр, потому что именно так я не говорил, — вы должны были понимать, что вернуться из плена практически невозможно. Поэтому единственным вариантом нашего, так сказать, сотрудничества может быть какое-то дистанционное воздействие на своих коллег с целью получения нами доступа к вашей картотеке.

Вот в этой фразе, опустившейся на меня словно ушат с холодной водой, было практически всё. И заявление для тайных наблюдателей за зеркалом о моем «добровольном» переходе на сторону врага. И объявление мне о невозможности вернуться из плена, пусть даже через ненадежное слово «практически». И требование «дистанционного воздействия» на коллег. И истинная цель склонения меня к предательству — доступ к картотеке. Не то, что бы я не был готов к этому всему. Обо всех этих деталях можно было бы догадаться и по отдельности. Но вот когда это всё озвучили разом, прозвучало слегка ошеломляюще. Но нельзя сдаваться, нельзя.

— Какого рода доступ вы имеете ввиду? — спросил я.

— Мне нужны все образцы ДНК или уже обработанные данные по анализу цепочек. — быстро ответил Титов.

— Это невозможно дистанционно.

— Не сомневаюсь.

— Тогда мне придется вернуться. — я вступал на минное поле.

— Это невозможно. Наши законы запрещают. Нет протоколов и регламентов. Нет прецедентов. — лицо Титова оставалось беспристрастным.

— Определитесь, что вам важнее: использовать шанс во имя победы, или соблюсти законы с возможностью поражения! — ответил я, чувствуя, как вступаю с ним в соревнования по словесному фехтованию.

Он был слишком умен и «играл на своем поле», манипулировал мной. Давая мне тайные знаки о своем неподчинении системе, он в открытом разговоре на публике апеллировал как раз к подчинению этой самой системе. И как мне было его понять? Где он был настоящий: сейчас или пять минут назад с коробочкой в руках?

— Хорошо, я подумаю, что мы можем сделать. — он поднялся и направился к выходу, не забыв прихватить свой стул.

Вот такое резкое окончание разговора. Такое же, как и его начало, без преамбул, без какой-либо подготовки. Что же, после столь насыщенного дня у меня было только одно желание — завалиться спать. Что я и сделал.

Мне снова снилась Аська, наш любимый пляж, песчинки на ее загорелой коже, веснушки. Она говорила: «Меня любит солнце и оставляет свои поцелуи», а я в шутку убеждал, что единственное солнце для нее это я. Мне снился ветер в ее волосах и соленый, морской вкус губ. Все же я был дураком, что променял ее на выполнение своего долга перед народом и страной. Хотя это вещи несопоставимые, любовь к одному человеку и гуманизм в целом. Но был ли у меня выбор? Выбор, конечно, есть в любой ситуации. Только мне пришлось выбирать между счастьем любимого человека со мной рядом, или счастьем всех людей и любимого человека в частности, но уже без меня. Аська по-любому будет счастлива: или со мной, но на войне, или в мирной жизни, но без меня.

Меня разбудил легкий толчок в плечо. Я резко оторвал голову от подобия подушки и увидел в отблесках света, пробивающегося через приоткрытую дверь, лицо Титова. Этот человек пугал меня своей навязчивостью всё больше.

— Спокойно. — посоветовал мне тот. — Вы же понимаете, что у меня не так много возможностей говорить с вами с глазу на глаз. Вы говорили о частных переговорах?

— Про частный обмен. — уточнил я и растерянно огляделся, пытаясь вернуться в эту не лучшую для меня реальность.

После резкого пробуждения голова еще не соображала, да и образ нависающего надо мной человек в белом халате в ореоле света подбросил адреналина в кровь.

— Какая разница? Не будем придираться к определениям. — поморщился Титов.

Я сел на кровать, свесил ноги, а он так и продолжал стоять передо мной.

— Вы снова тестируете систему наблюдения? — спросил я.

— Нет, я потом напишу какой-нибудь рапорт о срочном вопросе к вам.

— Звучит неубедительно.

— Ну это уж мои проблемы. — Титов снова поморщился, от чего я сделал вывод, что на самом деле не все так просто, как он пытается показать. А раз не просто, и он снова рискует, значит у него есть веские причины это делать. — Глупо, наверное, было бы у вас спрашивать о количестве и именах пленных орматцев на территории Азарии?

— Ну почему же? Все пленные сдают генетический материал, так что я могу назвать точное количество образцов до того дня, как я покинул лабораторию. Только вот это вам ничего не даст, потому что вы, скорее всего, ищете конкретного человека, я прав? — внимательно наблюдая за его реакцией, насколько это позволяло освещение, я все же увидел, что у него слегка дернулась щека. Но Титов молчал, и мне пришлось продолжать самому: — Я прав. Имена я не могу знать, потому что ваши солдаты на допросах называют только позывные. И это не геройство, мужество и стойкость, а просто речевой блок. Я прав? Я снова прав. Кого вы ищете?

Титов отвернулся и отошел. Я подумал, что он сейчас уйдет, но тот остановился напротив зеркала. Он смотрел на себя в сумеречное отражение, сцепив руки за спиной. Мне показалось, что он принимает сейчас какое-то решение.

— Сына. — ответил он не оборачиваясь.

И это признание, честно говоря, лучшим из того, что я мог найти на этой стороне. Это человек был лично заинтересован в том самом обмене, который я использую для возвращения домой.

— Когда он попал в плен? — спросил я осторожно.

— Я не могу точно сказать. Понимаете, у нас это засекречено.

— Вы что, не ведете статистику личных потерь?

— Когда солдат получает позывной, он перестает быть конкретной личностью. Он становится боевой единицей. У нас ведут учет потерь боевых