Идолы театра. Долгое прощание - Евгения Витальевна Бильченко

выступает за альтернативные модели глобализации, критикуя исключительно «мондиализм» – модель монопольного владения миром, которую создают транснациональные элиты. Этой позиции свойственна определенная позитивная тенденция: её умеренность предотвращает смертельные потери для мира, она оставляет капитализм «в живых», критикуя его порочные односторонние практики и результаты. Выступления против англосаксонских элит приближают альтерглобализм к позиции российского традиционализма, ведь Россия – тоже капиталистическая, но выступает за альтернативный путь развития рыночной экономики, за национальную версию глобализации.

Гипотетически можно предположить, что благодаря массовым акциям альтерглобализма появится некая возможность исполнить основные цели антиглобалистического сопротивления: обложение налогами финансовых монополистов, замена МВФ и Всемирного банка региональными банковскими структурами, списание долгов странам периферии, ограничение американизма. Диффузность сетевого поля альтерглобализма может сыграть даже положительную роль: ведь победить сеть можно только сетью, обыграть постмодерн можно, используя его же приёмы, выдвинув мем против мема, медиа-вирус против медиа-вируса. Об этом говорит конструктивный опыт борьбы в Чьяпасе. Но оптимизм наш – весьма ограничен. Сетевая рыхлая структура альтерглобализма, его стихийный общественный низовой характер, является как его достоинством, так и недостатком, потому что недостаточная поддержка альтерглобализма со стороны национальных государств, тоже ратующих за альтернативные пути развития общества и мира, приведет – и уже привела – к апроприации альтерглобализма глобализмом. Альтерглобализм неминуемо должен закончиться, влившись в гегемонию.

Представители альтерглобалистического движения встречаются на Всемирном социальном форуме в Порту-Алегри (Бразилия). Первый форум прошел с 31 января по 5 февраля 2002 года. Эти международные собрания происходят каждый год в противовес Всемирному экономическому форуму в Давосе, где собирается экономические и политические элиты от глобализма. В бразильский город приезжают представители самых разных движений: женских, профсоюзных, рабочих, крестьянских, студенческих, экологических, новых левых и так далее. Они не имеют видимой организованной структуры и выступают просто за социальную справедливость. Жидкость и рассеянность – их главные постмодерные черты. Но именно благодаря этим чертам мы имеем вливание альтерглобализма в глобализм: в последнее время Порту-Аллегри выступает за активный диалог с Давосом, а представители форума в Давосе даже начинают информационно и финансово поддерживать новые левые движения, что позволило Жижеку ввести термин «Порту-Давос» для обозначения гибридной модели оседланного «либерального коммунизма»[95]. Если мы вспомним, что «коммунистов» двадцать первого века и либералов роднит ярко выраженная антироссийская и анти-традиционалистская риторика, подобное сотрудничество становится еще более объяснимым. Глобальный мир номинирует левую оппозицию с целью своего выживания, развития монопольного рынка и противостояния странам-избыткам и «лишним» традициям на его пути.

Так, легитимацией и вхождением в повестку глобалистской репрезентации, завершаются семинары и дискуссии, которые декларирировали социализм, стихийную глобализацию, демократию снизу, борьбу за разрешение экологических проблем, обеспечение всестороннего развитие личности, развитие образования и медицины, преодоления классовой пропасти и эксплуатации в странах периферии глобальной экономики. Эти собрания исчерпывают свой революционный потенциал, хотя количество посещающих их людей всё возрастает и возрастает, ныне превосходя сто тысяч человек. Среди докладчиков встречаются и очень известные философы: например, Н. Холмский и Дж. Стиглиц. К теоретикам альтерглобализма принадлежат Н. Кляйн, 3. Бауман, И. Валлерстайн, Т. Волгрен, С. Латуш, П. Бурдье и многие другие. «Иной мир – возможен!» – кредо альтерглобализма очень похоже на кредо Сорбонны 1968 года: «Будьте реалистами – требуйте невозможного!» И. тем не менее, подобно тому, как не осуществился «большой отказ» Маркузе и постмодерн был оседлан гегемонией, не осуществился и в альтерглобализме никакой радиальный разрыв с системой. Система постепенно апроприировала либерализм, постмодернизм и новое левое движение.

Наверное, самым слабым местом альтерглобализма, давшим повод для его апроприации, стала критика новыми левыми традиции вообще и традиционализма России в частности. Ксенофобия, став обшей болезнью мира по отношению к русским как к Пустоте собственного Реального, расползается, как фантазм. Этот фантам моментально включает левых в «Символическое Реальное» либерал-национализма, лишая их интернациональной открытости и отзывчивости к Другому, столь лелеемую ими на протяжении многих лет. «Четвертая мировая война» человечества против капитала, пространства против времени, маскируется военным пацифизмом – пассивной толерантностью к самому источнику агрессии. Левые пацифисты в своем культе ритуального гуманистического невмешательства превратились в фактических милитаристов, поощряющих западного капиталистического агрессора. Это явилось трагедией самоотрицания постмарксизма.

Осуществляя номинацию, либерал-демократия не предпочитает ни левых, ни правых: глобализм для видимости поддерживает эти оппозиции. Он жонглирует обеими группами, предлагая «пользователю» рынка собственную диктатуру выбора. Иллюзорные условия выбора между единственно данным и отсутствующим, выбора между неонацизмом и либерализмом, между откровенным злом и скрытым злом, заложенным в это единственное данное, парализуют субъекта своей безысходностью и парадоксальностью, вынуждая его в негативном состоянии шока от подобного двойного послания полностью полагаться в своем выборе на Другого.

Происходит экстраполяция пассивности как созерцательного глубинного ядра идентичности. Другой в лице технократической машины лишает субъекта индивидуальности, передавая права машинному производству знаков. Так, человек оказывается в замкнутом круге постоянной негативности. Пребывая в этом круге, он раздражается, но своё раздражение он не может адекватно артикулировать. Ему не хватает оппозиционных слов: ведь оппозиция уже вписана в систему, а слова стали идолами рынка, языка, театра. Недовольство растет. И, когда то, что лежит под спудом сшитой речи, вырвется наружу, мир покончит с партикулярным миром транснациональных «общих своих», претендующим на мировой масштаб. Потому что либерал-демократия – это ещё не весь мир.

2.11. Казус Фукуямы и начало истории

О близком конце либеральной диктатуры возвещает нам она сама. Порой – в тщательно драпированных сентиментализмом истерических интонациях. Наше внимание привлекла недавняя работа пророка либерализма, автора проекта «конца истории», Фрэнсиса Фукуямы «Либерализму нужен национализм»[96]. Запоздалая откровенность, с которой он артикулировал всем, в общем-то известную, внешнюю и внутренюю связь либерализма и национализма, известную еще со времен доктрины шока Мильтона Фридмана и чилийских экспериментов, свидетельствует о том, что он постулирует глобалистскую непристойную очевидность, обкладывая её новой логической аргументацией, имеющей мечтательный, сентиментальный идеологический оттенок. Оттенок сентиментального насилия. Фукуяма открыто заявляет о том, что либерализм – в опасности, имея в виду классический универсалистский либерализм, с его идеями космополитической демократии. Естественно, что главной угрозой либерализма он полагает «российскую автократию»: с упоминания России начинается и упоминанием России завершается работа. При этом он связывает российскую автократию с национализмом, что не соответствует содержанию современного курса России: очевидно, что понятия «национализм», «консерватизм» и «традиционализм» лежат у него в одной плоскости всего «правого» дискурса, провозглашаемого враждебным глобальному либеральному миру. Россия – традиционалистский цивилизационный противник, а противника, если нельзя одолеть, следует оседлать, и сделать это можно через апроприированную националистическую Украину.

Поэтому Фукуяма признает, что постмодерный проект неолиберализма, с его политикой идентичностей и протекционистской склонностью признавать любые отличия, привилегии и формы существования