Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков

баграми за стены, и влезали на город, и там били казанцев. Казанцы же падали с городских стен на землю и, смерть свою видя перед глазами, радовались и почитали смерть лучше жизни, ибо честно пострадали за обычаи свои, и за отечество, и за город свой. С некоторых же казанцев сошёл страх перед смертью, и расхрабрились они, и встали в городских воротах и возле проломов, и схватились с русскими, смешавшись в яростном бою с передними и задними воинами, уже проникшими в город. И крепко бились, рыча, словно дикие звери. И страшно было видеть храбрость и мужество тех и других: одни хотели ворваться в город, другие же не хотели пускать их. И, отчаявшись остаться в живых, крепко бились они, неотступно твердя себе: «Всё равно нам умирать!» И трещали копья, и сулицы, и мечи в их руках, и гремели, словно сильный гром, голоса и крики и тех и других воинов.

Не первый раз Ермак и другие старые атаманы, есаулы и простые казаки слушали эту повесть. Но не наскучивала она им, как порою наскучивает воину даже прекрасная дева, так что мужественная рука казака, больше привычная к холоду стали и древку копья, решительно отстраняет нежные прелести, и без каких бы то ни было сожалений и тоски ступает казак туда, где пахнет степными травами, конской сбруей, пропахшей потом дальних странствий, потому как нет для него ничего милее и дороже воли и свободы, ограниченных лишь волей атамана и неписаными законами товарищества. Ермак посматривал на своих товарищей, с кем познался здесь, на казанских стенах тридцать лет назад, замечал, как дороги слова старца и для них. Видел и то, как выше поднимают свои головы те, кто пришёл к нему в станицу гораздо позднее казанского дела, а то и совсем недавно. Вот вытянул шею казак Фемка, словно чуткая птица услышала родные звуки и готова была ответить им. Черкас Александров, сидевший на камне напротив, во всё время Ларюшкиной повести тоже не пошевелился. Блестели, отражая искры костра, чёрные непроницаемые зрачки его широко открытых глаз, и казалось, Казанская история так разволновала молодого есаула, что он готов был поглотить своими глазами всю глубину и смысл этой ночи. Славно бились они, эти молодые казаки, как и многие другие их одногодки, и при Молодях на Оке, и в Литве, и на стенах ливонских замков.

Не первый раз слушал атаман сказку старца. Но слушал бы и слушал её, потому как она не хуже молитвы поднимала дух казаков, укрепляла в верности того дела, которое делали они, а самое главное, которое ещё предстояло им.

– И недолго бившись, потоптали казанцев русские, и погнали их по улицам города, побивая их и посекая, ибо было казанцев не очень много, и не успевали они оберегать все места города, охранять все ворота и проломы, и не могли они биться со всеми, поскольку город уже был полон русскими и казаками атамана Сусара Фёдорова, словно мошкой усыпан. Не может ослабевший огонь долго держаться и сопротивляться, когда гасит его большая вода, но скоро угасает; не может и небольшая запруда устоять перед быстриной большой реки, так и казанцы не могли долго сопротивляться такому множеству русских воинов и казаков в диковинных одеждах, каких они прежде не видели.

И вдруг Ларюшка умолк. Как будто конь остановился посреди своего тяжёлого бега и стрела, пущенная из тугого лука, прекратила свой лёт и замерла в воздухе на полпути к цели, предназначенной ей. Кто-то из молодых, кто впервые слушал повесть Ларюшки, сказал нетерпеливо:

– Досказывай же свою сказку, старче!

Кони вдруг заржали вверху над обрывом, и казаки насторожились. Ермак послал нескольких, чтобы проверили, надёжна ли сторо́жа и в сохранности ли их табун. Москва мало-помалу уже всё более основательно прибирала к рукам здешний край. Но всё же время от времени появлялись в степи чамбулы ногаев, а на противоположном левом берегу ватаги черемисов. И те и другие не прочь были поживиться за счёт путешествующих по реке, в особенности если те осмеливались пристать к берегу и разложить ночные костры, чтобы сварить ужин. Немного погодя посланные Ермаком вернулись, сказавши, что к табуну подошла пара волков и что их отпугнули сторожевые собаки. И только тогда Ларюшка вздохнул своей широкой казацкой грудью и продолжил свою повесть. Но в голосе его не было уже такого восторга.

– Много казанского богатства захватила тогда москва и союзные её татары из рязанских кряшенов[35]. Досталось и казакам. У хлеба не без крох… А москва запаслась казанским богатством на весь свой век, захватив сколько хотели, всяких драгоценностей, так что сыновьям, и внукам их, и далёким потомкам осталось много того богатства, и потом могли они не заботиться о насущных домашних нуждах, но всегда веселиться с жёнами своими и детьми, ибо мало дней потрудившись, разбогатели они на долгие времена. И возвратились назад русским людям все те богатства и все те драгоценности, которые за много лет награбили у них во время набегов казанцы. А кроме того, много знатных мурз и разных магометан в полон набрали. В том числе и самого царя казанского. И московский царь, когда очистили город от порубанных тел, с торжеством въехал в Казань. Его приветствовали победители криками и бряцанием оружия. И сошёл он с коня своего и упал на землю, и, упав на землю, возблагодарил он Бога, глядя на образ Его на хоругви, и на Пречистую Богородицу, и на Честной Спасов Крест, проливая слёзы о неожиданно сбывшемся. И, поднявшись с земли, и наполнившись радостью и жалостью, воскликнул он: «О, сколько в единый малый час пало людей за один город этот! И не по глупости своей сложили за него казанцы свои головы: велика была слава и красота царства этого!» И пошёл он на царский двор, и в сени, и в палаты, и в златоверхие терема и расхаживал по ним, красуясь и веселясь, ибо разрушилась и исчезла красота их от частой пушечной стрельбы и от огненного боя казачьих пищалей. И, сам своими глазами осмотрев царскую казну, повелел переписать её и запечатать своею печатью, дабы ничто из неё не погибло. И приставлен был к ней воевода с пищальниками охранять её, чтобы воины не растащили. Ибо у детей боярских, стрельцов, да и у нашего брата казака, при виде тех сокровищ и несметных богатств глаза разгорелись, как у коршуна на перепела.

Тем временем старец сделал знак рукой, и ему тут же поднесли глиняную чашу, наполненную родниковой водой. Он