Чем звезды обязаны ночи - Анн-Гаэль Юон

Мясо. Разделочная доска. Рука соскользнула. Мой палец остался на доске.

Пейо вздыхает. Достает из пачки вторую сигарету.

– Разумеется, я никому ничего не сказала. Кухня – это все, что у меня было. Мать оплатила мне эту школу перед смертью, и мой долг перед ней был преуспеть, не дать выкинуть меня вон. Ты же знаешь, это маленький мирок, все друг друга знают. Заговорить означало поставить крест на своей карьере. И я сжала зубы. Стала работать вдвое усерднее. И как только стало возможно, открыла свой ресторан. Мои правила, мой закон.

На дереве заухала сова.

– С того дня, стоит мне глянуть на свою руку, я вспоминаю о нем. Мой отрубленный палец напоминает мне о каждом случае, когда мне говорили, что кухня – не женское дело. Что я должна заткнуться или выбрать другое занятие.

И снова зазвенела тишина. Я ежусь от нахлынувшей влажности вечера. И жалею, что оставила свою кожанку в доме, но мне не хватает духа пойти за ней.

– Эта история с домогательствами к твоей помощнице – чушь собачья, верно?

Я закрываю глаза. Сцены того вечера мелькают передо мной, словно вспышки.

Перестук кастрюль, трезвон таймеров, гигантские облака пара. Со стороны мойки доносится грохот бросаемых туда приборов. Между глаз впилась игла мигрени и сверлит голову. Злой дух, с наслаждением ковыряющийся в моем черепе перочинным ножиком.

На кухню влетает старший официант.

– Шеф, Камилла велела передать вам, что ей позвонили из «Бельсанса», – выдыхает он, запыхавшись, словно бежал марафон.

– Что им надо?

– Они говорят, что у нас сегодня вечером «Мишлен».

«Мишлен»? По позвоночнику пробегает холодная волна. Только не этим вечером! Слишком рано!

Быстрый взгляд в зал. Все столики заняты.

– Там кто?

Два больших ореховых глаза под темной челкой. Камилла.

– Понятия не имею, – отвечаю я, не отводя взгляда от столиков.

– Они говорят, это мужчина. Может, с кем-то.

Неделя ежедневных съемок телешоу совершенно меня вымотала. Мы задержались, и новое меню еще только обкатывается. «Мишлен» не мог выбрать более неудачное время.

– По-твоему, как складывается вечер? – спрашивает Камилла.

– Столик на девятерых заставит нас попотеть. Но все может получиться, если Суазик не облажается.

Имея ее в своей команде, я рисковала получить «пожар на корабле». И тем, что «звезда» уплывет у меня из-под носа.

Монитор на печи испустил дикий вопль. Отбойный молоток в черепе не давал мне ни секунды передышки.

– И переделайте омаров! У нас высокая кухня, а не что Бог на душу положит!

– Да, шеф! – кивают подручные, унося обратно тарелки.

– Стерва…

Едва слышный шепот. Я поднимаю голову. Верно ли я расслышала? Позади плиты Суазик готовит тарелки с фуа-гра.

В пару, жаре и шуме напряжение подскакивает еще на один градус. Каждый молит небо, чтобы гроза разразилась подальше от его дерева. В этот вечер на кону стояла моя жизнь. Кажется, за глазными яблоками кровь у меня в черепе пульсирует все сильнее.

– Клеман, смени место. Ты поможешь с говядиной. Суазик, оставайся на закусках, тебе поможет Тома́.

Суазик со вздохом возводит глаза к небу.

– Какие-то проблемы?

Молчание. Наэлектризованное. Подручная взглядом бросает мне вызов. Слишком сильно накрашена, фартук весь в пятнах, вид провокационный и в то же время презрительный. Чувствую, как у меня учащается пульс. Думаю о Роми. Как бы она поступила на моем месте?

И вдруг – запах горелого.

– Суазик!

Я бросаюсь вперед, чтобы снять сковороду, по пути задевая Суазик.

– Эй! Да что на тебя нашло!

У меня мутится в глазах. Я прикрываю веки, сжимаю кулаки.

– Суазик, выйди, пожалуйста, – велю я, собрав остатки хладнокровия. – Сегодня мы обойдемся без тебя.

Суазик меня игнорирует, открывает холодильник, достает оттуда два куска фуа-гра и кладет их на разделочную доску. Я бью кулаком по мрамору. Тарелка соскальзывает со стойки и разбивается об пол.

– ВЫЙДИ! – ору я.

Команда потрясена. Суазик цокает языком.

– Психопатка несчастная! – бросает она, срывая с себя фартук.

Я хватаю ее за ворот.

– Вон отсюда! Вон! Я не желаю тебя больше видеть, усекла? Здесь кухня, а не Армия Спасения!

Она открывает рот, собираясь ответить, я приближаю свое лицо почти вплотную к ней. Черный взгляд. Как грозовой вечер. Испуганная Суазик отступает. И опирается рукой о раскаленную плиту. Вопль. Рука обожжена до мяса. Двое помощников кидаются помочь ей сунуть руку под ледяную воду. В команде нарастает паника. Я цепенею. Вдруг снова оказываюсь на кухне у Бреге. Подгоревший морской язык. Мой отрезанный палец. Беру себя в руки, собираюсь подойти помочь, но вмешивается шеф-де-парти[12]:

– Оставьте, – приказывает он.

После чего сам выводит Суазик из кухни. Я смотрю на створчатую дверь, скрепя зубами. Потом решительно направляюсь к плите. За мной неотступно следят шесть пар глаз.

– Ну-ка, за работу! Чего вы ждете?

Что дальше? Катастрофа. Разумеется, оба инспектора рассыпались в комплиментах – «Шеф Клермон, ваша кухня великолепна!» – но едва они закончили десерт, как прибыла скорая помощь. За шестым столиком задыхалась женщина. Аллергия на ракообразных. Однако тем вечером она ела только фуа-гра. Ресторан закрыли. Санинспекция. Двумя днями позже Суазик подала жалобу на домогательства и жестокое обращение.

Эти обвинения меня уничтожили. Даже скорее, чем отравление, поставившее под сомнение качество моей кухни. Даже больше, чем «звезда», уплывшая у меня из-под носа. Меня можно упрекнуть во многом. В том, что я слишком холодна. Придирчива. Что я требую слишком многого. Конечно, слишком многого. Но я никогда не потерпела бы на своей кухне то, в чем меня обвиняют. Даже если у меня возникало желание взорваться, ударить, заорать, одна мысль стать такой, как Роми, как Бреге, и тоже вскипеть, как молоко на огне, – одна эта мысль всегда меня останавливала. И, к моему большому удивлению, как и облегчению, Пейо это понял.

– Несчастные люди обладают шестым чувством, позволяющим ударить туда, где больнее всего, – говорит он, выдыхая дым сигареты высоко в воздух. – Ты не замечала?

– Проблема была не только в Суазик. Просто я не сумела промолчать.

В день, когда я открыла «Роми», я решила заговорить. И выложила все. Про оскорбления, шаловливые руки и жестокость. Бреге все отрицал. Утверждал, что я сумасшедшая. По его словам, я чувствовала себя не на своем месте и решила отомстить. Он угрожал мне. Но я дала себе слово держаться. Пока он не подал на меня жалобу за клевету. Он нанял адвоката и поклялся, что потащит меня в суд. Моему ресторану не было и года, мне не хватало средств на процесс. В итоге я отозвала жалобу. И думала, что на этом дело и кончилось. Я здорово ошиблась.

Гнев разрывает мне внутренности. Суазик всего лишь инструмент мести, но как это доказать? И как Камилла, моя самая верная союзница, могла свидетельствовать против меня? Мэтр Муано все пустил в ход, чтобы помочь мне. Чтобы обличить чудовищную махинацию, которая меня изничтожала. Но, по его собственному признанию, до победы было далеко.

Мне не хватает воздуха. Сую руку в карман фартука в поиске своих таблеток. Пейо меня удерживает.

– Брось ты эту гадость.

Я трясу головой. К глазам подступают слезы.

– Лиз, послушай меня. Ты оправишься. И станешь сражаться. Что бы ни случилось, я буду на твоей стороне.

Рыдания пульсируют у меня в горле и мешают говорить. Да и в любом случае я не могу найти верных слов. Я привыкла добиваться всего в одиночку. Сражаться против целой армии. Его присутствие, участливость, поддержка – к этому я не готова.

Внезапно с кухни доносится тревожный звонок. Пейо встает и протягивает мне руку.

– Барашек зовет нас. Идем пробовать.

Бальтазар

Только не подумайте, что я герой. Из тех рыцарей с большим сердцем, что готовы бросаться на защиту вдов и сирот. Жермена была исключением. Я никогда не проигрывал – или только когда сам того хотел. И любой, севший за мой стол, рисковал быть раздетым до нитки. Сама жизнь превратила молодого неопытного игрока, каким я начинал,