Чем звезды обязаны ночи - Анн-Гаэль Юон

Я не знаю, кто из нас больше потрясен. Зато у меня нет никаких сомнений, кто из нас более талантлив. Базилио уж точно никоим образом не дилетант.

Подбодренный моим отзывом, он выкладывает передо мной шоколадное печенье.

– Сюр… сюрприз! – лепечет впечатлительный рыжик с робкой улыбкой.

Внутри печенья обнаруживается ореховый марципан с начинкой из экзотических фруктов. Шок. Внезапно я оказываюсь не в Стране Басков, а где-то на Балеарских островах. В прелестной гостинице, утопающей в бугенвиллеях.

Стоял март, было еще прохладно, но Роми пребывала в состоянии непреходящего восторга. Она вложила все свои сбережения в неделю отдыха под жарким солнцем. Обычно мы никуда не ездили, и больше из страха перед ее сумеречными днями, чем из соображений экономии. Она разгуливала в парео и огромной шляпе, оберегавшей ее молочную кожу, с цветком гибискуса за ухом. Официанты всячески ей угождали. Она оставляла им фантастические чаевые, но привлекали их не деньги. Роми была сногсшибательна, возраст ей очень шел. Мы проводили дни в шезлонгах, попивая коктейли, украшенные маленькими зонтиками. Плескались в прозрачной воде. Танцевали при луне, словно две беззаботные бабочки, которыми притворялись на краткое время отпуска. Мы создавали свои воспоминания. Так она и говорила: «Надо создавать воспоминания». Эта фраза служила лозунгом, которым она оправдывала все свои безумства.

Чтобы привлечь ее внимание, мужчины обхаживали меня. Один из них познакомил меня с хозяином гостиницы. В полном восхищении я провела неделю на их кухне. Особенно меня потрясали фрукты, их экзотические названия и необычный вкус. Когда я воскрешаю в памяти те каникулы, то первыми всплывают не море, песок и пальмы. Нет, главное – вкусы. Граната, мангостана, карамболя. Эти фрукты и их изумительные названия, чудесная тарабарщина с испанским акцентом.

А потом Роми умерла. Я никогда больше не ела экзотических фруктов. До сегодняшнего дня у Базилио.

Сидя в окружении сахарных драконов под взволнованным взглядом юного кондитера, достигшего зрелости, я осознаю, что жизнь беспрестанно создает нам воспоминания. Остается только принять их. Освободить для них место. И позволить улетучиться самым болезненным.

Бальтазар

«Адресат выбыл».

Я кинулся к маркизе. Стоило мне встретиться с ней взглядом, как я понял: она тоже потеряла их след. После чего старая дама не смогла прийти в себя.

Вилла закрыла свои двери. Больше никаких приемов, ужинов, фейерверков или зебр, скачущих под дождем. Сердце Веры больше не лежало к праздникам, и никакие оттенки синего на палитрах всего света не могли передать ее скорбь. Она проводила дни, глядя на океан, в компании Люпена. Не позволяя ему играть на рояле. Все напоминало ей о Роми. И ее молчание было оглушительным.

Тогда я нанял детектива. Лучшего в Париже. Предоставив ему карт-бланш. Я подмазал всю шпану, сколько насчитывалось в столице, чтобы мне помогли хоть что-то разузнать. Все напрасно. Роми словно испарилась. Жила ли она еще в Париже? Во Франции? А Лиз, какое детство она ей подарит? Я тревожился, но оставался оптимистом. По крайней мере, в глазах маркизы. Мы отыщем их! Роми нам напишет. Надо только набраться терпения. Но ни Вера, ни я сам не верили в мои выдумки.

Я навещал маркизу каждую неделю. Старался развлечь. Приносил ей книги. Шампанское. Бобины с кинолентами. Однажды даже подарил ей маленькую обезьянку, капуцина, которого один игрок отдал мне в счет долга; бедное животное вполне заслужило парк, дворецкого и шофера. Маркиза говорила мало. Только смотрела на меня своими большими кошачьими глазами, уставшими от жизни. Она, когда-то лучившаяся весельем… Ее теперешняя меланхолия разрывала мне сердце.

Мало-помалу, от встречи к встрече, между нами завязалась искренняя дружба. И все же то огромное уважение, которое я к ней питал, сдерживало меня, и я не осмеливался задавать вопросы. Но иногда, устремив взгляд на океан, она начинала говорить. О своем прошлом. О драмах, которые вылепили ее характер. О встречах, которые изменили ее жизнь. Маркиза оставила заметный след в нашем веке. Своим шармом и чувственностью, но главное – своим мужеством и великодушием. Сегодня, через много лет после того, как ее не стало, некоторые наши с ней разговоры всплывают у меня в памяти. Она была мудрой и прозорливой. Мне бы так хотелось, чтобы Лиз была с ней знакома!

При каждом моем визите Вера спрашивала, нет ли у меня новостей. Нет. Ни малейшего следа. Роми и малышка исчезли.

Я по-прежнему писал статьи в газету, у которой теперь оставалось примерно столько же читателей, сколько гостей на вилле. Я продолжал эту затею по единственной причине: газета была последним, что меня связывало с Роми и Лиз. Я говорил себе, что, может быть, где-то там далеко Роми ее читает. Я продолжал «дистиллировать» хорошие новости для моей детки. Иногда с тяжелым сердцем я подписывался «Папа», разбавляя типографскую краску слезами. Что до кресел в моем кинотеатре, то в скором времени они стали принимать только меня да случайно забредших прохожих, которых на улице застал дождь.

Меланхолия стала моим непреходящим состоянием. Ничто больше не увлекало. Только визиты к маркизе заставляли меня приводить себя в порядок и нацеплять на лицо жизнерадостную улыбку.

А потом однажды я получил от нее письмо. То, которого не ждал. Последнее письмо от Роми. Мне скоро исполнялось сорок лет, а где-то существовавшей Лиз было почти двадцать. Роми нацарапала на листке бумаги несколько беспорядочных слов, едва ли пять строк, в которых просила прощения за то, что бросила меня. И говорила, что у нее больше нет сил продолжать. Для нее на этом наступает «конец фильма». А в качестве заключительных титров она просила сделать последний подарок ее дочери. У Лиз был настоящий талант к высокой кухне, и Роми хотелось обеспечить ей будущее. Она дала мне номер банковского счета и предлагала положить на него столько, сколько я посчитаю возможным. А в конце она благодарила меня. Наше лето на баскском побережье оставалось одним из самых прекрасных ее воспоминаний. Она никогда не забывала.

Это письмо меня убило. Я вертел его и так и этак в поисках малейшей разгадки. Откуда оно было отправлено? Лиз любила готовить, но о каком будущем говорила ее мать? В смятении, измученный, беспомощный, я подчинился ее просьбе. Распорядился так, что Лиз никогда ни в чем не будет нуждаться. Роми не оставила обратного адреса. Но я решительно настроился продолжить поиски.

34

Он уже здесь. Гигантская фигура и потерянный взгляд. Приложив палец к губам, он призывает меня не шуметь. В кровати хрупкое тело Нин прижалось к матери. Обе спят.

– Как она? – шепчу я.

– Состояние стабильное.

– А пересадка?

– Все еще ищут донора.

Я смотрю на бледное личико Нин. Крошечная марионетка, подключенная к проводам, которые поддерживают в ней жизнь. Ее ладошка вцепилась в руку матери, словно она боится, как бы та не улетела. У меня в горле стоят слезы. На столике у изголовья я пристраиваю Диего, дракона, который никого не боится. И фотографию мсье Гри.

Заходит медсестра и ставит на столик поднос с завтраком. Салат из сельдерея, темный соус, в котором плавают ошметки мяса, и банан.

– Ну, и к этому…

Я достаю из пакета три банки с любимыми лакомствами Нин, обернутые в алюминиевую фольгу. Увидев их, Пейо кивает подбородком на сумку, стоящую у его ног.

– Какое совпадение…

– Если так пойдет, мы скоро сможем открыть здесь ресторан.

Ссутулившийся Пейо с темными кругами под глазами, сидящий на пластиковом стуле, кажется великаном. Беспокойная ночь оставила явную печать на его лице.

– В какой ресторан ты попала впервые в жизни? – спрашивает он через некоторое время, не сводя глаз со спящих.

– «Бокюз». В Париже.

Он медленно качает головой.

– А ты?

– В одном «звездном», в Байо́нне, – отвечает он. – С бабушкой.

– С Поль?

Он кивает.

– Мне было пятнадцать. Я потратил на тот ужин все свои сбережения. Мы отмечали ее семидесятипятилетие.

Мне вспомнились дни рождения Роми. Мать не желала, чтобы мир заметил, что она стареет,