Чем звезды обязаны ночи - Анн-Гаэль Юон

вспоминается тепло его руки, когда Нин положила улитку в наши сведенные вместе ладони. Нас объединяет привязанность к малышке. И ни он, ни я не заметили приближения той волны откровенности, что вдруг нас захватила. Нин – маяк в нашей ночи.

Я расслабилась. И, очевидно, зашла слишком далеко. Он застывает.

– Извини меня… Я слишком много выпила, а в такие минуты я всегда говорю лишнее… И мне очень жаль, что… ну, что все так получилось.

Я обвожу широким жестом кухню, наше поле битвы.

– Не вижу причин, чтобы мы не могли поладить, – добавляю я. – Я хочу сказать…

Встаю. Протягиваю ему руку.

– Лиз.

Он колеблется.

– Пейо, – отвечает он.

– Очень приятно, Пейо. Рада с тобой познакомиться. Позволь представиться, я шеф-повар из Парижа. У меня есть ресторан «Роми». То есть был. Два месяца назад моя жизнь рухнула. «Мишлен» посетил меня как раз в тот вечер, когда одна клиентка чуть не отравилась моей стряпней. Самое забавное, что повариха, которая готовила ее блюдо, затеяла против меня процесс. Говорят, я не очень уживчива. Уж не знаю, с чего они это взяли… В любом случае вместо того, чтобы приобрести «звезду», я потеряла все разом.

Он бросает на меня быстрый взгляд, обескураженный моим сарказмом. Он и так все это знает. В прессе не упустили ни единой подробности моего оглушительного фиаско.

– Было бы слишком долго рассказывать, как я опять оказалась здесь, в Стране Басков, но так или иначе я решила остаться. Поэтому мы с тобой должны составить команду. Я взяла на себя обязательство перед патроном придать класс его ресторану…

Он вздевает бровь. Я прикусываю язык.

– Ну, когда я говорю «класс»…

– Не напрягайся, я знаю, что ты имеешь в виду.

Он собирается вернуться к цветам. Я дотрагиваюсь до его руки.

– Пейо, я рада, что мы работаем вместе. Мы покажем им, что высокая кухня – это не только Париж. И не только баскское побережье, как в раскрученных роликах. У Страны Басков есть сердце, она достойна того, чтобы ею всерьез заинтересовались. Я никогда не ела такого ачоа, какое ты мне подал в день моего приезда сюда. Я не стану петь тебе дифирамбы. Я не Ромен Гари и никогда не умела подбирать слова, поэтому больше ничего скажу. Но не думай, что я недооцениваю твою работу. Вовсе нет. В тебе есть все от «звездного» шефа.

Он каменеет. Пауза.

– И вот еще, – продолжаю я, – что касается ужина для друзей патрона, мы больше не можем рассчитывать на Гвен в смысле обслуживания. Я даже спрашиваю себя, не согласишься ли ты на…

Он выпрямляется.

– Ты что, шутишь? Только не начинай снова про этот паршивый ужин, ладно? Девочка в больнице и наверняка уже не увидит солнца, а ты думаешь только о том, что ее мать не сможет взять на себя обслуживание? Да что у тебя с головой, в конце-то концов?

– Я…

– Неужели ты по-прежнему стараешься заполучить «звезду»?

– Я пообещала Эчегойену! Мы не можем все бросить!

Я привязалась к патрону. Ловлю себя на том, что жду его прихода, беспокоюсь, как он отзовется о моей готовке. И мне любопытно побольше узнать о нем. Я ценю его деликатность, его манеру следить за моей работой, ничего не навязывая. От него исходит спокойствие, которое благотворно на меня действует. Уважительный, тонкий гурман, всегда готовый выслушать, он интригует меня не меньше, чем вызывает симпатию. Мне хочется, чтобы он остался доволен, я пытаюсь выполнить свою часть договора, произвести впечатление на его друзей, кем бы они ни были. Я предчувствую, что на торжественном ужине будет высший свет, самые избранные, а если повезет, то и местные журналисты. Я должна быть на высоте. Выбора нет.

– Поверить не могу… – злится Пейо. – Ты так ничего и не поняла…

– Не поняла чего?

– «Мишлен», белые скатерти, вышколенная обслуга и прочее, к чему ты стремишься, – пожалуйста, где угодно, но только не здесь. Не у меня. Эти люди взяли кулинарное искусство в заложники, Лиз! Они упустили главное! Удовольствие от приготовления. Вкус простых вещей. «Звезда» – это смерть кухни, которая должна твориться сердцем!

Я не согласна с ним. «Звезда» стимулирует нас всех. От мелкого подручного до великого шеф-повара. Это то, что заставляет нас искать в глубинах собственной души источники творчества, необходимые, чтобы превзойти самого себя. «Гид Мишлен» может быть наказанием, но он же и вознаграждение. Насчитывала бы Франция столько великих поваров, если бы надежда получить «звезду» – а потом вторую, а потом третью – не оттачивала кулинарный талант? Эта награда заставляет нас подниматься ни свет ни заря. Превосходить самих себя, снова и снова. Работать, не считая часов. Стремиться к совершенству. Без устали.

Пейо не дает мне времени ответить.

– Посмотри на себя! Тебя растоптали, унизили, разорили, а тебе все мало. «Звезда» как грааль. Как посвящение. Признание публики и так называемых гурманов. Но скажи мне, сколько самоубийств, депрессий, угробленных жизней, разрушенных семей – и все ради какого-то паршивого значка? А?

Какая муха его укусила? Я вспоминаю о разбитой рамке у него в комнате. О фартуке со споротой нашивкой. Два неловких взмаха ножницами. Яростных.

– Грош цена всему этому, если результат лишь разрушение! – гремит он.

Всклоченные волосы. Мощные руки. Круги под глазами. Не покидающая его грусть. И тут меня озаряет. Ну конечно, вот почему мне знакомо его лицо!

– Пьер Мендоза…

Он выпрямляется.

Великий Пьер Мендоза! Один из самых блестящих шефов своего поколения. Покоривший лондонцев своим рестораном на Темзе. Любимец королевы Великобритании. Тогда он был худее. И шевелюра погуще. Но это точно он. «Французик», из-за которого принц Чарльз полюбил улиток. Две «звезды». И третья была уже на подходе. Ему обещали целый небосвод. Это было десять лет назад. А потом он исчез. Внезапно. Почему? А главное, что он забыл здесь?

Он только воздевает глаза к небу, заранее раздраженный вопросами, которые просятся у меня с губ. Не время. Уже не время. Отныне его взаимоотношения с кухней – дело глубоко личное. Пейо стал одиноким волком, сбежавшим от людей с их «красными гидами», из-за которых голова идет кругом. От людей, которые сначала превозносят своих шеф-поваров, а потом отрубают им головы. Отныне он предпочитал импровизировать со своими симфониями вкусов по ночам, в интимном уюте кухни, затерянной в глубине Страны Басков. И рядом никого, кто мог бы его судить. И, если ему верить, так было лучше.

Бальтазар

Тогда я ей написал. Не скрывая, что твердо намереваюсь вернуть ее. Рассказал о своей новой жизни торговца произведениями искусства, но всячески избегая намеков на то, откуда взялся начальный капитал. Рассказал о маленьком кинотеатре, который приобрел, о фильмах, которые там смотрел. Пускал ей пыль в глаза, рассуждая о сегодняшних актерах и о легендах кино, с которыми у нас были связаны более интимные воспоминания. Любит ли она по-прежнему голливудские фильмы? А смотрела ли уже Лиз «Леди и бродягу»? Я мог бы сходить с ней, как Роми такая мысль? Я интересовался ее новой жизнью – она ведь стала певицей. Какой у нее репертуар? Она иногда отвечала, чаще всего игнорируя мои вопросы, но рассуждая на нескольких страницах о фильмах, которые полюбила. Ее пристрастие к темным кинозалам ничуть не притупилось, как и острый глаз знатока, восприимчивость и образованность. У нее была феноменальная память, она интересовалась всем, и я невольно читал и перечитывал ее послания с прежним восхищением. Слышал ли я о Борисе Виане, странном персонаже, любящем джаз, кино и псевдонимы? Этот писатель ее околдовал. А я видел в его пессимизме, уме и тяге к абсурду мужское альтер эго Роми. Ее забавляли множественные личности, именами которых он подписывал свои тексты и песни. Восхищенный Бизон, Вернон Салливан, Барон Визи, Жозеф Пинероль…

Каждый ее ответ вызывал во мне прилив воодушевления, я видел в нем первый шаг к нашему общему будущему, к семье, которой мы