Сальватор - Александр Дюма

Они потребовали доложить о себе.

Стали искать короля.

Король не выходил, однако его не нашли ни в большой гостиной, ни в кабинете, ни у его высочества дофина, ни у ее высочества герцогини Беррийской.

Где же он находился?

Лакей сообщил, что видел, как его величество в сопровождении маршала Удино направлялся к лестнице, которая вела на террасу павильона Часов.

Поднялись по этой лестнице.

Два человека стояли на террасе; под ними бушевало людское море, освещаемое разноцветными огнями и оглашаемое ликующими криками; силуэты этих двух людей четко выделялись на фоне светящегося лунного диска и серебристых облаков, стремительно мчавшихся по небу.

Эти двое были Карл X и маршал Удино.

Им доложили о визите министров.

Король взглянул на маршала.

— Зачем они пожаловали? — спросил он.

— Требовать от вашего величества какой-нибудь репрессивной меры против этой всеобщей радости.

— Пригласите этих господ! — приказал король.

Удивленные министры последовали за адъютантом, которому камердинер передал приказание короля.

Спустя нескольких минут члены Совета собрались на террасе павильона Часов.

Белое знамя — знамя Тельбура, Бувина и Фонтенуа — развевалось под легким дуновением ветра и, казалось, с гордостью слушало эти непривычные приветственные крики толпы.

Господин де Виллель выступил вперед.

— Государь! — начал он. — Меня беспокоит опасность, угрожающая вашему величеству, вот почему я пришел вместе со своими коллегами…

Король его остановил.

— Сударь! Вы приготовили свою речь до того, как вышли из здания министерства финансов, не так ли? — спросил он.

— Государь…

— Я не прочь вас выслушать, сударь. Однако прежде я желаю, чтобы с этой террасы, возвышающейся над Парижем, вы посмотрели и послушали, что происходит в городе.

Король простер руку к океану огней.

— Стало быть, — рискнул вмешаться г-н де Пейроне, — ваше величество требует нашей отставки?

— Да кто вам говорит об отставке, сударь? Ничего я от вас не требую. Я вас прошу посмотреть и послушать.

На мгновение воцарилась тишина, но не на улицах — там, наоборот, с каждой минутой становилось все шумнее и радостнее, — а среди именитых зрителей.

Маршал держался в стороне, и на губах его блуждала торжествующая улыбка. Король по-прежнему указывал рукой на толпу и поворачивался попеременно во все стороны; благодаря своему высокому росту, он возвышался над всеми своими министрами; под тяжестью прожитых лет он согнулся, однако в минуты, подобные этой, находил в себе силы выпрямиться в полный рост. В это мгновение он на целую голову превосходил собравшихся — не только ростом, но и умом!

— Теперь продолжайте, господин де Виллель, — приказал король. — Что вы хотели мне сообщить?

— Ничего, государь, — отвечал председатель Совета. — Нам остается лишь выразить вашему величеству свое глубочайшее почтение.

Карл X кивнул; министры удалились.

— Ну, маршал, мне кажется, вы совершенно правы, — промолвил король.

И он вернулся в свои апартаменты.

На следующем заседании Совета король (это было 25-го) высказал министрам желание произвести 29 апреля смотр.

Министры попытались было оспорить королевскую волю. Однако воля эта была достаточно тверда, чтобы устоять против негодного оружия личных интересов. В итоге члены кабинета уступили при одном условии: оградить национальных гвардейцев от мятежников и провокаторов, которые непременно попытаются проникнуть в их ряды.

На следующий день в приказе говорилось:

«На параде 16 апреля король объявил, что в доказательство его благосклонности и удовлетворения национальной гвардией он намерен провести ее смотр, который состоится на Марсовом поле в воскресенье 29 апреля».

Это была большая новость.

Накануне вечером, то есть 25 апреля, один наборщик, член тайного общества, принес Сальватору пробный оттиск приказа, который должны были огласить на следующее утро.

Сальватор был каптенармусом в 11-м легионе. Читатели понимают, почему он согласился, вернее было бы сказать, добивался этой должности: для активных членов общества карбонариев это был один из тысяч способов вблизи узнавать общественное мнение.

Смотр войск давал возможность лишний раз прощупать настроения в народе, и Сальватор не стал пренебрегать представившимся случаем.

Более пятисот мастеровых, которых он знал как горячих противников существовавшего порядка, неизменно уклонялись от службы в национальной гвардии, мотивируя свой отказ непосильными расходами на форму; четверо делегатов, выбранные Сальватором, обошли этих мастеровых, выдали каждому по сотне франков при условии, что они купят полное обмундирование и займут свое место в рядах гвардейцев в воскресенье 29-го. Мастеровым вручили адреса портных, входивших в тайное общество и обещавших сшить форму к назначенному дню за восемьдесят пять франков. Таким образом, каждому оставалось еще по пятнадцати франков прибыли.

Все это было проделано в двенадцати округах.

Мэры, почти все либералы, пришли в восторг от такого проявления гражданских чувств и не чинили никаких препятствий раздаче оружия новобранцам.

Пять-шесть тысяч человек, которые неделей раньше даже не состояли в национальной гвардии, оказались таким образом вооружены и одеты. Все они должны были подчиняться не полковым командирам, а руководителям тайного общества, ожидая от них условного сигнала. Однако даже самые горячие головы из числа карбонариев полагали, что час восстания еще не наступил; верховная вента приказала: никаких проявлений враждебности во время смотра.

Полиция со своей стороны держалась настороже, принюхиваясь и прислушиваясь. Однако что можно сделать тем, кто с радостью повинуется приказаниям короля?

Господин Жакаль внедрил десяток своих людей в каждый легион. Правда, эта мысль пришла ему лишь тогда, когда он узнал о готовившихся волнениях, а поскольку оказалось, что у парижских портных много работы, то большинство людей г-на Жакаля были отлично вооружены в воскресенье, однако форму получили только в понедельник.

Было слишком поздно!

XIX

СМОТР НАЦИОНАЛЬНОЙ ГВАРДИИ В ВОСКРЕСЕНЬЕ 29 АПРЕЛЯ

С той минуты как было официально объявлено о проведении смотра 29 апреля и вплоть до назначенного дня Париж охватило волнение, предшествующее политической буре и предвещающее ее. Никто не мог сказать, что означала сотрясавшая город лихорадка, да и означала ли она что-нибудь. Не понимая как следует, что происходит, люди встречались на улицах, пожимали друг другу руки и говорили: