Сальватор - Александр Дюма

— Обыкновенно я жду, когда меня об этом попросят.

— И что тогда?

— Государь! Пусть ваше величество меня спросит: вы увидите сами.

— Итак, маршал, что вы скажете о смотре?

— Холодноватый прием!

— Едва слышно кто-то крикнул: «Да здравствует король!» — и только; вы заметили, маршал?

— Да, государь.

— Значит, я лишился доверия и любви моего народа?

Старый солдат промолчал.

— Вы что, не слышали моего вопроса, маршал? — продолжал настаивать Карл X.

— Слышал, государь.

— Я спрашиваю ваше мнение, слышите, маршал? Я хочу знать, верно ли, по вашему мнению, что я лишился доверия и любви моего народа?

— Государь!

— Вы обещали сказать мне правду, маршал.

— Не вы, государь, а ваши министры… К несчастью, народ не понимает тонкостей вашего конституционного образа правления: король и министры для народа одно и то же.

— Да что же я такого сделал? — вскричал король.

— Вы не сделали, но позволили сделать, государь.

— Маршал! Клянусь вам, я преисполнен добрых намерений.

— Есть пословица, государь: добрыми намерениями вымощена дорога в ад!

— Скажите мне, маршал, все, что вы об этом думаете.

— Государь! — промолвил маршал. — Я был бы недостоин милостей короля, если бы… я… не исполнил приказания, которое он мне дает.

— Итак?

— Итак, государь, я думаю, что вы добрый и честный монарх; однако вы, ваше величество, окружены и обмануты то ли слепыми, то ли несведущими советниками, которые либо не видят, либо плохо видят.

— Продолжайте, продолжайте!

— Я сейчас выражаю общественное мнение, государь, и потому скажу вам так: у вас истинно французское сердце, так черпайте советы в нем, а не где-нибудь еще.

— Значит, в народе мной недовольны?

Маршал поклонился.

— И по какому поводу недовольство?

— Государь! Закон о печати глубоко затрагивает интересы населения и наносит по ним смертельный удар.

— Вы полагаете, что именно этому я обязан сегодняшней холодностью?

— Я в этом уверен, государь.

— В таком случае я жду вашего совета, маршал.

— По какому поводу, государь?

— Что мне делать?

— Государь, я не могу советовать королю.

— Можете, раз я вас об этом прошу.

— Государь, ваша непревзойденная мудрость…

— Что бы вы сделали на моем месте, маршал?

— Ну раз вы приказываете, ваше величество…

— Не приказываю, а прошу, герцог! — воскликнул Карл X с величавым видом, не изменявшим ему при определенных обстоятельствах.

— В таком случае, государь, — продолжал маршал, — прикажите отозвать закон и созовите на другой смотр всю национальную гвардию; вы увидите, как единодушно солдаты будут вас приветствовать, и поймете, какова истинная причина их сегодняшнего молчания.

— Маршал, закон завтра же будет отозван. Назначьте сами день смотра.

— Не угодно ли вашему величеству, чтобы смотр был назначен на последнее воскресенье месяца, то есть на двадцать девятое апреля?

— Отдайте приказ сами: вы командующий национальной гвардией.

В тот же вечер в Тюильри был созван Совет, и, вопреки упорным возражениям кое-кого из его членов, король потребовал немедленно отозвать «закон любви».

Министры, несмотря на выгоды, которые им сулило применение этого закона, были вынуждены подчиниться монарху. Отзыв закона, впрочем, был всего лишь мерой предосторожности, ограждавшей их от несомненного и окончательного провала в сражении с Палатой пэров.

На следующий день после неудавшегося смотра (на котором национальная гвардия продемонстрировала свое недовольство, король оценил всю серьезность положения, а маршал Удино безошибочно определил причину этого недовольства) г-н де Пейроне попросил слова в начале заседания Палаты пэров и огласил с трибуны ордонанс, предписывающий отзыв закона. Сообщение было встречено радостными приветствиями во всех уголках Франции, во всех газетах, роялистских и либеральных.

Вечером Париж блистал иллюминацией.

Нескончаемые колонны типографских рабочих двигались по улицам и общественным местам города с криками: «Да здравствует король! Да здравствует Палата пэров! Да здравствует свобода печати!»

Эти шествия — огромное стечение зевак, затопивших бульвары, набережные, прилегающие к ним улицы, и прибывавших по всем крупным парижским артериям вплоть до Тюильри, как кровь приливает к сердцу; крики этой толпы; хлопки петард, летевших из окон; сполохи ракет, взвивавшихся в небо и усеивавших его недолговечными звездами; море огней, зажженных на крышах домов, — весь этот шум и блеск придавали городу праздничный вид и радовали его обитателей, чего обыкновенно не случается во время официальных празднований, проводимых по распоряжению правительства.

В других крупных городах королевства наблюдалось не меньшее оживление; казалось, не Франция одержала одну из тех побед, к которым она уже привыкла, но каждый француз торжествовал свою личную победу.

И действительно, оживление принимало формы самые разнообразные, но и самые, если можно так выразиться, личные: каждый искал индивидуальную форму для выражения своей радости.

То это были многочисленные хоры, расположившиеся на площадях или разгуливающие по улицам, распевая народные песни; то импровизированные фейерверки, сопровождаемые всевозможными народными выдумками, или танцы, длящиеся всю ночь; в одном месте это были народные шествия или скачки с факелами в подражание античным бегам, а в другом — сооруженные триумфальные арки или колонны с памятными надписями. Города сияли иллюминациями; особенно восхитительно был расцвечен огнями Лион: берега обеих рек, главные площади города, многочисленные террасы его пригородов оказались, так сказать, обвиты длинными светящимися лентами, отражавшимися в водах Роны и Соны.

Даже битва при Маренго не внушила большей гордости, даже победа при Аустерлице не была встречена с бо́льшим энтузиазмом.

Ведь победы эти принесли с собой лишь торжество, тогда как провал «закона любви» явился не только победой, но и отмщением; это было обязательство перед всей Францией избавить ее от кабинета министров, который на каждом новом заседании словно задавался целью уничтожить какую-нибудь из обещанных свобод, гарантий, освященных основным законом государства.

Это разительное проявление общественного сознания, эта народная демонстрация силы, это стихийное ликование всей страны при известии об отзыве закона напугали министров, и они решили в тот же вечер, невзирая на шум и всеобщее оживление, отправиться в полном составе к королю.